– Не смей, – зашипела ему в лицо, – никогда не смей подозревать меня в такой грязи. Зорич друг нашей семьи…да и плевать кто. Я бы так не опустилась. Но тебе это не дано понять! Потому что это ТЫ!
***
Перехватил её руку и к щеке своей прижал. Дьявол, что делает со мной эта женщина? Я сейчас пощёчины не ощутил, а пару минут назад едва не скорчился от той ментальной боли, которую словно иглы в меня втыкала. И злость её эта – отражение моей собственной вперемешку с ненавистью и откровенным возмущением. Настолько откровенным, что меня от облегчения накрывает. От понимания, что готов простить любую дерзость, лишь бы знать, что моя только. Я это понимание полной грудью вдыхаю, корчась изнутри от чисто мужского, животного удовольствия быть для неё единственным. И плевать, что испытывает сейчас ко мне. Любила ведь. Любила несколько месяцев назад. И меня полюбит.
– Верно! Я это я! И тебе именно от этого и плохо, да, Марианна? Что не ОН… Его жалкое отражение, так?
Вскинуть вверх руку с её рукой, успев так же обхватить вторую. Носом по коже её шелковой, по шее и наверх по лицу, упиваясь её запахом, мелкой дрожью, отдающейся резонансом в собственном теле.
– Я не обещаю заменить тебе твой оригинал. Но я предлагаю тебе шагнуть к отражению…по ту сторону зеркала. Ты моя жена, Марианна, – губами собирая эту дрожь, – моя, понимаешь? И мне не нужен никто, кроме тебя. Мне просто время понадобилось, чтобы понять это. Гребаные двадцать четыре часа, малыш.
***
И сквозь черный яд покалываниями по коже эта неожиданная ласка. Настолько неожиданная, что ярость схлынула назад, оставляя выжженную пустыню и оголенное мясо. Он трогает его губами так осторожно, а острая, утонченная боль паутиной расползается по всему телу.
Ладонь все еще болела после удара, а он ее к щеке колючей прижал, и меня пошатнуло от этой невыносимой и неуместной жестокой нежности. Захотелось взвыть. Зарыдать. Забиться в истерике, умоляя уйти. Не трогать. Не прикасаться и молчать. Боже, пусть он молчит! Это невыносимо. Это не просто война, это проклятый апокалипсис, где все сгорает и корчится в агонии. Где надежда никак не умрет и вздрагивает в таких муках, что меня саму скручивает от этой боли.
И до ломоты в пальцах хочется впиться в его волосы, прижать голову к себе, чтобы испытать облегчение от воссоединения, и в ту же секунду плетью по нервам охрипшим внутренним голосом: «Воссоединения С КЕМ? И зачем? Чтобы снова тонуть и захлебываться в сравнениях? Чтобы раздавил тебя окончательно?»…
– А мне, – хрипло срываясь на беззвучие, – мне их хватило, чтобы понять, что я не твоя…что я не люблю тебя и не смогу полюбить никогда.
Мягко отстранить от себя, глядя в невыносимые синие глаза и понимая, что я опять ему лгу. И ни черта это не легче во второй раз. Больнее. Трижды больнее. Потому что верила, что все позади. Что мы прошли все наши круги ада. Что наконец-то я могу быть просто счастлива. Но за любовь надо платить, за счастье платить, да так, чтоб не по карману было. Чтоб шарить там дрожащими пальцами и понимать – платить больше нечем, кроме собственной души, сшитой из лоскутов, которые остались после каждой предыдущей расплаты.
Я шепчу ему о нелюбви, и сама себе не верю. Потому что уже захлебываюсь собственной кровью, отдирая его шов за швом…а нитки не рвутся. Они крепче, чем казались вначале. Я снова ошиблась… я снова себя переоценила. И теперь готова выть от боли, сдирая стежок за стежком. Помоги мне, Ник. Помоги разорвать эту связь. Она ведь ненастоящая. Освободи меня от нее.
– Я его люблю, понимаешь? Зачем мучить нас обоих? – кромсаю ножницами вместе с собственным мясом, и от боли трясти начинает, лихорадить так, что зуб на зуб не попадает, – Отпусти меня. Ничего не изменится. Наши дети будут с тобой, наше общее дело останется общим. Просто дай мне вздохнуть. Я не могу так. Мне плохо с тобой. Понимаешь? Мне с тобой плохо!
Мне было плохо, потому что я боялась себя и его так сильно, что начинало тошнить. Ударила по груди, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы от этой правды и полного ее осознания…осознания, что я уже там, в его бездне, и стоит ему это понять, он захлопнет ловушку.
– Невыносимо видеть и обманываться снова и снова. Это больно! Очень больно!
***
Куда больнее, когда с тобой, как с трупом. Ожившим. Но уже мертвым. И от понимания, что не полюбят никогда этот труп ходячий. Засмеяться захотелось, да только в горле ком застрял. Я столько искал свой оригинал…и сам стал для него жалким суррогатом.
Отстранился от неё, отворачиваясь, чтоб сделать вдох. Чтобы убедиться, что вообще дышать ещё могу. Ощущение, будто изрешетила меня этими словами -пулями. И каждая, бл**ь, следующуя предыдущую вгоняет всё глубже. В мясо. В органы. Кажется, от любого неосторожного движения кровь из всех дыр фонтаном бить начнет. И до тех пор, пока обескровленной тушей к ногам её не упаду.
На шаг назад, собираясь с мыслями, стараясь абстрагироваться от её эмоций. К чертям их! Иначе в пекло Ада отправлю и её саму, и дом этот треклятый…и, насрать, что сам заживо в нём сгорать буду.
– А мне без тебя плохо, Марианна. Мне в том доме, – приложиться к горлышку бутылку, выуженной ею из бара, – плохо без тебя. Ты моя жена, – ни черта алкоголь не помогает, боль не притупляется ни на йоту, – а я твой муж. Ты можешь остаться здесь. И тогда ты лишишь нас обоих шанса.
Уговаривать её остаться ради него…на что ещё ты готов, Мокану, чтобы сохранить свою зависимость? Свое нежелание избавиться от неё. А не хочешь, потому что знаешь – сдохнешь. И подыхать будешь вечность, грёбаную вечность в предсмертных судорогах по ней.
– Или же ты возвращаешься со мной, – резко шагнуть к ней, глядя на дрожащие в глазах слёзы и чувствуя, как корёжит самого от них, – и у нас у обоих появляется долбаная возможность воплотить наши иллюзии в реальности.
Рывком к ней, снова вжимая в бар:
– Ты же не думаешь, что я позволю тебе жить отдельно от меня, принимать всех этих…"друзей семьи"? Я буду убивать их по одному, Марианна. Тех, кого заподозрю. То есть каждого мужчину рядом с тобой.
***
Тяжело дыша, смотрю, как он подходит к бару, хватает бутылку и пьет из горлышка, как дергается кадык на сильной смуглой шее. И капля стекает по четко очерченной скуле, и у меня губы немеют от желания подхватить эту каплю с его кожи. Я вдруг ощутила его боль. Она была сильной настолько, что снова взорвала волнами сомнения…Только от чего ему больно? Потерпеть поражение? Разве ЭТОТ Ник умеет испытывать боль? Умеет! По своей Анне! И ты это видела собственными глазами.
И не понимала его больше. Вообще. Ни одна эмоция не укладывалась в целостную картинку. Все оборачивалось против, или мне хотелось это так вывернуть, чтоб перестать страдать от неопределенности. Чтобы утвердиться в своем выборе.
Пока говорит, не глядя на меня, о шансах я чувствую, что начинаю дышать. Значит, отпустит. Готов отпустить. Но я опять ошиблась, потому что в ту же секунду он снова вдавил меня в бар и зарычал прямо в лицо так яростно, что я невольно зажмурилась. Страх вернулся. Остро и отчетливо…давая понять, что он и не пытался запугать все это время. Это я, наивная, расслабилась. Передо мной нейтрал со всеми своими способностями, и кто знает, когда и какую из них он может использовать со мной.
