«Я снова пишу сюда и снова понятия не имею, зачем вообще брал ручку. Только если в первый раз я всё же мог надеяться, что ты прочитаешь весь тот бред, который я решил вывалить на тебя, то теперь это чистое безумие – представлять, что ты снова будешь перечитывать эту историю. Честно говоря, мне нравится думать о том, что ты предпочитаешь её не читать, а писать. Вместе со мной.
Знаешь, малыш, когда я впервые взял в руки этот дневник, я был ошеломлён собственной готовностью настолько раскрыться перед тобой. Я читал буквы, выведенные своей же рукой, и непонимающе усмехался над тем Ником, который строчку за строчкой сдирал с себя кожу и мясо, обнажаясь до костей. Что я чувствовал к нему? Скорее презрение, чем любопытство. Выверял каждую букву, выводя их карандашом на салфетках, чтобы сравнить, чтобы доказать себе, что ты солгала – подсунула мне чужую тетрадь.
Но нет. Один в один написано моей рукой, моими словами. Только там они приобретали совершенно иной, непонятный мне нынешнему смысл. Идиот! Каким же идиотом я был, считая, что читаю записи трупа, которому больше не воскреснуть! Как же откровенно просчитался, когда жадно исследовал каждую страницу этой тетради, думая, что никогда больше не встречу того, кто её написал. Я ведь тогда совершенно не знал тебя. ОН называл тебя своим наркотиком. Но ты яд. Ты яд, который убивал меня в НЁМ тогда и воскрешает ЕГО во мне сейчас. Ты яд, который я отказывался вдыхать долгое время, отворачиваясь, задерживая дыхание, не желая стать настолько зависимым…и тогда ты стала проникать не через легкие, а через поры кожи. И можно было сколько угодно убеждать себя, что это просто соперничество…Дьявол, малыш, ты понимаешь, каково это – соперничать с самим собой? Каково понимать, что женщина, которой ты становишься одержим, предпочитает другого мужчину…и этого ублюдка тебе не убить, не убрать с дороги, потому что он – это ты сам. Лучшая версия тебя. Ты так считаешь, даже если отрицаешь это вслух. Мне кажется, я бы отдал всё, чтобы узнать, как ты смотрела на НЕГО. Я уверен, без того разочарования, которое сквозит в твоих глазах, когда ты смотришь на меня. И неважно, что за секунду до его появления там была дикая страсть или нежность, мимолётная злость или доверчивое веселье, любовь или же ненависть…Через секунду любые твои эмоции сменяются разочарованием. Потому что ты вдруг вспоминаешь, что перед тобой не тот Ник! Проклятье, как же я ненавижу тебя в эти моменты, если бы ты знала! Как же хочу свернуть твою шею, чтобы только не видеть этого грёбаного разочарования в сиреневом хрустале взгляда.
Разве есть большее безумие, чем ревновать женщину к самому себе? Большее безумие, чем пытаться заставить её забыть себя же? Выбить все мысли о себе из её головы? О себе другом. О том себе, которому ты не просто удивляешься, а уже ненавидишь. Навряд ли.
Ты знаешь, а я ведь верил, что это игра. Ты просила не играть с тобой, а я в этот момент думал, что обязан победить. Любой ценой. И с лёгкостью поставил на кон своё сердце, искренне рассчитывая удвоить выигрыш и вернуть его вместе с твоим. И ты сделала меня, девочка! Так просто, играючи забрала его себе, что мне оставалось лишь надеяться хотя бы получить взамен твоё. Вот только ты блефовала, так ведь, малыш? Тебе нечем было ответить. Твоё сердце давно уже у НЕГО. Ты сама мне сказала…А я заигрался настолько, что забыл».
Прижала тетрадь к груди и закрыла глаза, представляя, как он сидит здесь, в этом кресле или там, у камина, и пишет…выводит буквы длинными пальцами, сжимая ручку. Пишет мне. Этот Ник… и снова мне. Когда дочитала сама не поняла, как склонилась над тетрадью и вывела первые буквы, отвечая…и надеясь, что он никогда больше не откроет эту тетрадь и не прочтет. Что вернется ко мне, и мы забудем все как страшный сон. Начнем все сначала.
«Я даже не знаю, когда ты писал это…Ты не ставишь дат. Но это и не важно. Я никогда бы не посмела писать там, где твоя душа раскрыта настолько, что это просто кощунство – трогать её чужими словами…только слезами и кончиками пальцев. Так осторожно, чтобы не задеть ни одного рваного шрама, чтобы не тронуть ни одну рану. Да, они зажили…но здесь, в твоей душе, они так же обнажены, как и в тот момент, когда там появились, и мне больно на них смотреть. Больно так, как если бы они были моими. Они и есть мои. Ведь ни одна рана не принадлежит одному тебе. Мы всегда делили их поровну. Даже раны твоего прошлого, в котором не было меня. Ты писал эти строчки в тот момент, когда уже был мертв. В тот момент, когда решил, что должен уйти и избавить меня от себя.
Но ты не учел только одного – меня без тебя нет. Я – это и есть ты. Невозможно отрезать половину сердца и надеяться, что оно не истечет кровью и не остановится. Мне оставалось только воскрешать тебя снова и снова, чтобы не умереть вместе с тобой. Отбирать у тебя и пришивать обратно, задыхаясь от боли, без наркоза и без надежды, что приживется.
Мне стало страшно, когда я вдруг поняла, что в этот раз ты оторвал у меня эту половину с мясом, и я корчусь в агонии, а у тебя теперь новое сердце. Без единого шрама, без единой раны. Оно блестит ровной поверхностью, и его биение уже никогда не будет звучать в унисон моему истрепанному и израненному. Я воевала с самой собой насмерть, пытаясь вернуть то, что никогда не терялось. Я разделила тебя на две части и искала в тебе свою потерю, а когда не находила, от отчаяния рвала на себе волосы и сходила с ума. Я смотрела на тебя, как слепая, и не видела…Я ненавидела тебя и себя за то, что ослепла.
И я ошибалась…как же я ошибалась, любимый. Заблудилась в твоем лабиринте. Я маниакально искала в нем тебя…и даже не думала, что весь этот лабиринт и есть ты. Не думала, что если я внутри, то значит мне больше ничего не нужно искать. Меня давно впустили, и нет смысла биться головой о стены и звать того, кто и так рядом.
А ты не ищи мое сердце у меня. Его там нет. Раскрой ладонь – видишь, дрожит и пульсирует? Оно всегда было здесь. В твоих руках…Просто ты не знал и сжимал пальцы так сильно, что оно почти перестало биться.
Нет…я не блефовала. Никогда не блефовала с тобой. Наше безумие живет вне рамок и понимания, вне времени и пространства. Оно не зависит ни от меня, ни от тебя. Сильнее, чем память и бесконечнее космоса. Ему наплевать, что ты забыл меня, а я тебя не узнала. Нет «другого Ника». Никогда не было. Есть только ТЫ. Он – это и есть ТЫ. Мой Зверь.
Пока ты меня любишь, и я это чувствую, ничего не имеет значения. Пусть мир взорвется на миллиарды осколков, пусть сгорит или исчезнет…Ты найдешь меня на другой планете, в другой Вселенной и даже в Аду. Я знаю…ведь у меня твое сердце. Ты отдал его мне. Снова.
Когда ты пишешь сюда…это значит, ты умираешь. Это значит, что твоя боль так сильна, что ей больше нет места внутри тебя. Ей тесно. Она рвется наружу, раздирая тебе грудную клетку. Я не желаю, чтобы ты прочел мои слова…не желаю, чтобы открыл эту тетрадь снова. Я больше не позволю, чтобы ты умирал.
Но если ты все же когда-нибудь опять возьмешь в руки свой дневник я хочу, чтобы ты знал – я люблю тебя, Николас Мокану, и буду любить тебя вечно, кем бы ты ни был и какой бы облик не принял, я узнаю тебя в любом, мне все равно, кто ты, кем был и кем станешь. Запомни – вечно…. Что бы ни случилось».
