— Мы пришли за тобой, Амира Шай. Сегодня тебе исполнилось десять лет, и ты будешь отправлена в высшую школу агар.
Голос раздался не вслух, а где-то внутри моей головы. Я в недоумении смотрела на Ибрагима, но выражение его лица даже не изменилось. Словно эта женщина говорила нечто совершенно обыденное. Я тогда не знала, что значит быть агарой, я была всего лишь ребенком, который верил своему опекуну, пообещавшему, что ничего плохого со мной не произойдет. Пообещал в тот короткий промежуток времени, когда нам дали с ним попрощаться. Я плакала, обнимала его за шею и наивно полагала, что эти женщины попросту забрали меня у инкуба, и он не имел никакой возможности противостоять этому. Маленькая дурочка, которая все еще думала, что предательства не существует и надеялась, что в ее воспоминаниях есть только счастье. Как же горько я разочаровалась, когда уже по окончании обучения поняла, что это сам Ибрагим отдал меня на долгие годы в самую жестокую школу разврата и пыток, где ломали и мучили не только тело, но и стирали душу, замораживали сердце. По сути он меня просто убил. Меня настоящую. Маленькую Шай с рыжими волосами, которая взбиралась к нему на колени и плела для него венки из диковинных цветов Мендемая. Я умерла, и родилась совершенно другая Шай, та, что надеялась когда-нибудь сплести для него венок смерти. После того, как я получу то, что у меня отобрали.
Первое, что со мной сделали, едва мы переступили порог каменного замка, похожего на конусообразную башню, — это жестоко разодрали мне мозг и показали мое детство, начиная с рождения. Показали то, чего младенцы, конечно же, не помнят. И лучше бы я никогда этого не видела. Ведь когда смотришь картинки именно так, то чувствуешь заново всю ту боль, что тебе показывают, иногда и не только свою.
Совершенно голая, привязанная к железной пластине, напоминающей стол, с закрытыми глазами и запечатанным ртом, посреди ослепительного света я рыдала от боли и ужаса, глядя на то, как мою мать насилует рыжий мужчина, как бьет ее по лицу и режет ее тело, кусает и раздирает когтями, а потом она лежит в луже собственной крови и смотрит в черное небо остекленевшим взглядом.
Затем видела, как она приставила к вспухшему животу нож, и как какая-то женщина в одеяниях служанки удерживает ее от того, чтобы вонзить в себя лезвие. Она кричит от адской душевной боли, и я вместе с ней от понимания, что там в ее животе — это я. И это меня хотела убить собственная мать. Потом я видела, в каких муках появилась на свет, и как Миена ни разу не подошла ко мне, увидев у меня огненно-рыжий цвет волос.
Но потом меня попытались выкрасть, и с тех пор мама не расставалась со мной ни на секунду. Я видела, как там, совсем крошечная, я обожаю ее какой-то невероятной и фанатичной любовью, а она нянчится со мной и не выпускает из объятий. Ей удалось перебороть ненависть и раскрыть мне свое сердце. Она говорила всем, что я родилась от ее смертного любовника, который погиб на каменоломне. И никто и никогда не знал тайну моего зачатия, кроме нее самой и той самой служанки…Она же и зарезала мою мать потом, несколько лет спустя.
Убила у меня на глазах, даже хуже — убила, когда она закрывала меня собой. Я даже слышала последние удары ее сердца и видела застывший, остекленевший взгляд. Меня забрала какая-то женщина с белыми волосами и яркими голубыми глазами. С ней был мальчик примерно моего возраста… я еще запомнила его имя. Арис. Так она его называла. Маленький инкуб, упрямый и очень смелый. Он потом защищал меня от церберов и от демонов-воинов.
А дальше начался ад, из которого, казалось, нет спасения: меня продали в рабство. Эта женщина. Шели. Женщина, которая пообещала, что будет заботиться обо мне, позволила меня продать, как животное, как вещь. Едва она снова сошлась с владыкой Мендемая — Ашем Руахом, я стала обузой для нее. Тем самым Ашем, который вышвырнул мою мать, и она была вынуждена прятаться и скрываться от его ищеек по всему Мендемаю, пока не была схвачена шайкой беглых рабов, предводителем которых был хамелеон. Насильник и убийца, жестокий садист и извращенец. Мой настоящий отец. Его казнили спустя месяц после того, как он изнасиловал мою мать. Но если бы он был жив, я бы нашла его и казнила сама. С особой жестокостью, которой позавидовал бы даже он сам.
Когда картинки исчезли, я еще долго лежала с закрытыми глазами и смотрела во тьму, которая расползалась внутри меня. Она растекалась в каждый уголок моей души, отравляя ее пустотой и ядовитой ненавистью к каждому, кто поступил так с моей матерью и со мной…первые зачатки того мрака, что затопит меня всю по окончании высшей школы шлюх и по совместительству смертоносных убийц.
Первое, что со мной сделали, после того, как я «досмотрела» свои собственные воспоминания, — меня, все так же голую, закрыли в каменный мешок. Тесный настолько, что я могла только шевелить пальцами и хлопать ресницами. Меня там замуровали на несколько дней без еды и воды. Это был первый этап, который проходили будущие агары. В начале смиряли их плоть и дух. Попросту ломали настолько жестоко, что некоторые не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Этого выбора их тоже никто не лишал, а иногда могли и посодействовать — убить прилюдно, только так, чтоб больше никому не хотелось умереть именно такой смертью.
Когда меня выпустили из каменной темницы, похожей на гроб, я упала на ледяной пол и лежала, не двигаясь, чувствуя, как по щекам катятся слезы, и не шевелятся ни руки, ни ноги. На меня вылили ведро холодной воды, одели в мешковатое черное платье на мокрое тело и повели в мою комнату, а точнее, поволокли, подхватив под руки. То помещение, в котором спали ученицы, вообще было трудно назвать комнатой. Мы спали на голом полу в длинном и узком помещении с низким потолком. По утрам нас выводили во двор и…заставляли избивать друг друга. Не было никаких правил и запретов. Кровавая бойня на выживание. Никто и никого не разнимал. Позже мы, десятилетние девочки, лежали в своей келье и регенерировали, сжигаемые адской ненавистью к друг другу. Здесь ни у кого не было друзей. Все враги. Их учили, как тебя обхитрить, убить или подставить. Такого понятия, как честность и привязанность не существовало вовсе. И если не соблюдались правила и законы школы, виновницу выводили на площадь, раздевали наголо и стегали шипованными плетьми, а затем там и оставляли висеть для полной регенерации на виду у всех. Распятую и раскрытую для насмешливых взглядов. Я побывала на этой площади около пяти раз, пока не поняла, что у меня здесь никогда не появятся друзья, и что доверять я могу только сама себе, и даже не своему отражению, которое могло мне показывать совершенно иную внешность. За что меня и ненавидели. Ведь хамелеоны слишком высоко ценились…и я была отобрана в маленькую группу, которые учились сексу только на теории, а не на практике. Он берегли нашу девственность во всех местах и отверстиях. Так мог пожелать первый хозяин.
Через год каждая из нас умела драться, предвидеть подставу, уметь ловко выкрутиться, спать и слышать каждый шорох, не есть, если еду не дегустировал дегустатор. Дальше эти умения в нас только оттачивали, превращая в бесчувственных тварей.
А еще через два года нас начали водить в другую часть замка и учить удовлетворять мужскую и женскую похоть. Ничего отвратительней я никогда в своей жизни не видела и не испытывала…именно тогда я возненавидела Ибрагима ничуть не меньше, чем Аша и Шели. Я видела такое, что не должны были видеть глаза ребенка, слышала такое, от чего у нормальной взрослой женщины полопались бы сосуды в ушах. Самые грязные и извращенные совокупления совершались при нас, включая насильственные пытки, от которых волосы становились дыбом и выворачивало содержимое желудка. Агару могло ждать что угодно, включая групповое изнасилование, зоофилию, некрофилию и прочие мерзости. Она должна была быть готова к любым унижениям и боли, должна уметь воплотить любую мечту своего хозяина, включая самую дикую и больную фантазию.
