— Никита, — смотрит лукаво, подмигивает. Улыбка ее молодит, добавляет задора. А мое сердце подпрыгивает, делает кульбит и трепещет у меня где-то в горле. Кадык судорожно дергается. — Смелее. Не разочаровывай меня, — взмах огромных ресниц… меня уносит.
Резко прижимаю ее к себе. Довольно грубо. И теряю голову. Я слышу биение ее сердца, ловлю дыхание… нет… я пью ее воздух, я дышу Василисой, пропитываюсь ее запахом. Запускаю руку в ее волосы, распускаю хвост… отстраняюсь лишь чтобы полюбоваться, как белоснежный каскад падает ей на плечи… блеск волос ослепляет… Не бывает таких красавиц… И нет не во внешности дело, она будто соткана из облаков, и при этом пропитана невероятно сильной энергетикой. Ее аура дурманит, не оставляет даже шансов на спасение.
Но мне мало… дико мало. Прикасаюсь к ее губам. Краду дыхание. Поцелуй… сколько женщин я целовал до нее, не вспомнить. Но только в тот момент понимаю, что значит настоящий поцелуй. Когда ты взлетаешь ввысь, и на смертельно опасной скорости падаешь вниз, в голубой океан, на острые камни… и только там ты начинаешь дышать… ей… Ты живешь, потому что эта женщина и есть твой кислород. Ты не заметил, но ее сердце уже в твоих руках, и только от нее зависит, будет ли оно биться.
Она не отстраняется. Она позволяет ее целовать. Обвивает мою шею руками, окутывает своим запахом, шелковистые волосы щекочут мое лицо, и я буквально ощущаю, как одержимость адской волной бежит по телу, опутывает меня цепями, и я не хочу освобождения. Эти цепи дают мне силу.
Не поцелуй… это за гранью, за пределами понимания… И это дикая потребность повторить. Сделать все, но еще раз прикоснуться к ее губам, заключить ее в объятия.
Переплетаю наши пальцы. Не могу оторваться от ее губ. Это мой рай посредине ада. Она мой оазис чистоты, она питает меня энергией.
Нас прерывает стук в двери. Легкий, едва слышный. Василиса мгновенно отстраняется.
— Мне пора, — лукаво смотрит на меня, очерчивает контур моего лица, пускает обжигающие импульсы под кожу.
У меня пекут губы. Я не могу ее отпустить. Сжимаю за талию. Судорожно вглядываюсь в лицо. Мне необходимо запомнить каждую черту, чтобы отпечатались в памяти. Меня уже ломает от тоски. Знаю… она сейчас уйдет, но еще до конца не осознаю, как сильно меня будет ломать.
— Хочу тебя видеть… снова, — хоть сам не понимаю, как это возможно.
Реальность наваливается на плечи. Я за решеткой, а она упорхнет…
— Пиши признательное, — отвечает с легкой улыбкой.
Отстраняется и идет к выходу.
— Нет! — кричу ей в спину.
— Ты же хочешь меня увидеть. Напишешь, — она не сомневается, не убеждает, она уже все знает.
— Для чего мое признание? Какие цели ты преследуешь?
— Так надо, — поправляет шелковистую, белоснежную гриву волос.
Только она подходит к двери, та сразу же открывается.
— Голубка, — делаю шаг к ней. Натыкаюсь на недовольный взгляд полицейского. — Ты ведь прилетишь снова?
— Под крыло ворона, — оглядывается и дарит мне такой взгляд, от которого душу выворачивает. И мне реально кажется, что за ее спиной вырастают белые крылья, она взмахивает ими. Лязг дверей и… я один в комнате. Словно и не было ничего. Было… еще как было… ее запах он въелся под кожу… Мне надо ощутить его снова… обычного воздуха недостаточно… Задыхаюсь.
И я сажусь писать признание в убийстве мужика, которого знать не знаю. Вешаю на себя тяжкое преступление, и даже сомнений в голове нет. Что она со мной сделала? Почему я так поступаю? У меня нет ответов. Я просто знаю, что так надо. Слепо. Глупо. Дико. Но по-другому я не могу. Я уже себе не принадлежу… Она унесла с собой мое сердце… а мой разум пропитан болезненной одержимостью.
Я буквально бежал в зал суда, о своей судьбе не думал, хотел ее увидеть. Просто посмотреть в небесные глаза, тонуть в них. Но ее не оказалось. Место в третьем ряду пустовало. Я не слышал, что говорит прокурор, что происходит в суде… Все утратило смысл… Не помню, чем закончилось заседание, как меня увели назад в камеру. Даже не осознал, что сотворил.
Как она смогла так быстро меня изменить? Так не бывает в жизни… Но с тех пор я думал только о моей Василисе… Я обманчиво называл ее своей, это немного унимало боль, позволяло существовать. Но без нее теперь для меня все утратило смысл.
Приговор суда я не помню. Мне было плевать. Ведь именно в этот момент, когда я встал, чтобы выслушать, на сколько лет меня запирают в клетку, за то в чем я собственноручно признался, чего не совершал… я увидел ее… Она зашла в зал под руку с… моим отцом. Она смотрела на него, своими небесно-голубыми глазами, улыбалась… не мне… ему…
Папаша не меня не смотрел. Она тоже. Я был один со своей болью и приговором. Меня отделяет решетка. А сила притяжение становится невыносимой. Впиваюсь скрюченными пальцами в прутья. Смотрю в ее лицо, мысленно молю: «Посмотри же на меня! Посмотри!». Василиса не смотрит… она мило переговаривается с моим отцом, будто они пришли в театр на занимательное представление.
— Мне стыдно за тебя сын! — восклицает Лев, театрально мотает головой, поднимает на меня глаза… а там… триумф…
Тогда я еще не поверил… Подумал, показалось… Он же мой отец, ему просто за меня стыдно, он думает, что я реально убил того мужика.
А я продолжаю смотреть на свою голубку… Да она для меня именно голубка, белая, воздушная, недосягаемая мечта.
Они уходят под ручку… счастливая пара… Еще до того, как заседание закончилось. Я остаюсь в клетке… со своей болью, с дикой одержимостью…
Я даже не могу за нее бороться. Нет, не потому, что он мой отец, ради голубки, я готов на все… страшно подумать, но я реально ради нее могу пойти на что угоно. Ради женщины, которую вообще не знал и видел два раза в жизни.
— Кто это? — спрашиваю у полицейского, когда голубка вместе с моим отцом скрылась за дверью.
— Тю, ты че свою мачеху не узнал, — смеется. — Вот, если бы больше времени семье уделял, отца со свадьбой поздравил, может, меньше дури бы совершал и тут бы не сидел, — выдает поучительную речь.
— Жена моего отца, — шепчу онемевшими губами.
— Ну да. Василиса Ползунова. У них такая свадьба была! Закачаешься! — полицейский завистливо присвистывает. — Я фотки смотрел. И деваха реально симпотная. Повезло твоему папаше.
Еще как повезло…
Именно тогда я возненавидел своего отца… Ревность меня съедала… Я днем и ночью представлял, как его руки прикасаются к моей голубке.
Не за предательство, не за унижения, я возненавидел его из-за нее.
Глава 18
Ворон… впервые так меня назвала она. Никто этого не слышал, кроме охранника. Но очень скоро в тюрьме ко мне прилипла именно эта кличка. Я порой забывал свое имя и откликался на Ворона. И всякий раз образ голубки возникал перед глазами.
