Когда мир затмевает боль — время останавливается. Прихожу в себя только когда вижу врача со свертком в руках. Озирается по сторонам. Втягивает голову в плечи. Маленький, щуплый, неприятный тип. Идет ко мне. Чую как он него пахнет страхом.
Выхожу ему на встречу.
— Как обещал, вот пацан, — отдает мне конвертик. Воздух застревает в горле, ощущаю тепло своего сына. Глаза наполняются чем-то пекучим, режущим, словно кто битого стекла в них насыпал.
А потом с размаху, рукоять ржавого ножа прямо в сердце. Но нет. Я еще не чувствую боль, еще надежда дает силу.
— А женщина? Второй ребенок? — спрашиваю и хватаю его одной рукой за полу халата.
Он долго пугливо смотрит мне в глаза. Губы дрожат. Не решается озвучить. И у меня внутри тикают секунды до приговора. Безжалостного… Он обжалованию не подлежит.
— Не выжили, — говорит едва слышно. Опускает голову, мог бы как страус в землю ее спрятал.
Вот он прицельный выстрел в сердце. Так чтоб на маленькие куски, и я ощущал как каждый кусочек бьется в нестерпимой агонии.
— Ясно, — бросаю и отворачиваюсь.
Если сейчас не уйду, врачу не жить.
Сын спасает. Понимаю — должен сберечь сокровище. Нельзя мне во все тяжкие. Никак нельзя. Ради него должен выстоять.
Глава 27
Что до этого я знал о боли? Абсолютно ничего. Это все были такие мелочи по сравнению с черной разъедающей пустотой, что стала меня пожирать. Это дикая агония беспросветной потери.
Я ощущал каждую часть своего тела, как организм продолжает функционировать, как запущенный механизм, и ежесекундно сгорает от боли… Дикой, отчаянной, неконтролируемой. Она никогда не затихает, она со мной всегда, навечно.
Я мог сто раз твердить себе, что Василиса не достойна, что она крутила мной, играла в игры… Это все не важно, все меркнет, перед одним черным фактом — ее больше нет. Голубка не расправит крылья, не прилетит ко мне, лукаво не улыбнется… Я больше никогда не буду парить в небесах, потому что она унесла с собой мое небо, я погиб там в род зале вместе с ней. Из меня вытекала жизнь, стремительно и болезненно, я чувствовал, как сгораю, как мир меркнет…
Я двигался, что-то делал, даже общался с людьми, заботился о сыне… Только это все пустое, я не был вместе с ней, но и без нее перестал жить.
Ослабленный организм голодом и холодом, преждевременные роды, она не справилась… Ушла и унесла с собой нашу дочь. Лев был там, в больнице. И за это я его ненавидел еще сильнее. Он на правах мужа был рядом в последние минуты ее жизни.
А я никто… мне нельзя к ней… моя участь вонючий двор и взгляд на окна… где умирала любимая…
Если бы я знал… я бы прорвался. Я бы обнял… Держал ее за руку… не дал уйти. Я бы не позволил ей оставить нас!
«Если бы»… ничего не вернуть. События не отмотать назад… Мне надо смириться, принять…
КАК?
— Только попробуй мне что-то вытворить! — Слава бьет меня по лицу. Еще и еще…
Глупая… разве это что-то изменит? Хочет вернуть меня в мир живых? Разве не понимает, что мне там больше нет места.
— Оставь меня, — грубо отталкиваю ее.
— Отпусти ее, Ник!
— Хочу на похороны! Хочу видеть свою Василису и дочь! Мне надо их обнять… в последний раз, — смотрю на нее и ничего не вижу. Чернота и боль, она разрывает меня, режет медленно, мучительно… ни на секунду не останавливается… Кажется все, предел… больше не вынесу, но нет… с каждой минутой все больнее, по нарастающей.
— Приди в себя! Хватит сходить с ума! Мы отомстим, Ник! — подходит ко мне, трясет за плечи. — Слышишь меня!
— Хочу ее видеть… Славааа… — протяжно вою.
— Пусть останется в твоей памяти иной… живой… не надо такой… — в змеиных глазах тревога.
Славка обеспокоена. Примчалась ко мне. Нашла няньку для сына. Не отходит от меня. Но я медленно погибаю, мне не до анализа поведения змеюки.
— Мне надо попрощаться… я не успел… не спас… мне надо…
— Надо ему. Псих. Себя угробить! О сыне бы подумал! Ему отец нужен! — повышает голос. Ее тоже колотит. К чему бы это?
— А ты много думала, когда от дочери в роддоме отказалась? Когда твой ребенок милостыню просил, ты о ней много думала? И сейчас ты… ты… Слава… даешь мне советы! — я бессознательно бью ее словесно. Моя боль помимо воли выливается на всех, кто рядом… ее слишком много, один не могу вынести…
— Ты попадешь на похороны, — говорит на удивление спокойно. — Только попробуй там начудить, — острые ногти впиваются мне в щеку, до крови. Смотрит мне в глаза, пробивается сквозь тьму агонии, — Давай бей сильнее, если думаешь, что легче станет, — в этот момент я на секунду, всего на одну секунду заглянул к ней в душу. Она позволила… я содрогнулся, отпрыгнул в сторону.
Мне никогда не забыть увиденного там…
Это помогло. Позволило быстрее научиться жить с извечной болью. Осознать, что мое пребывание на этой земле продолжается.
Славка выполнила мою просьбу. Я стоял в парике и приклеенной бородой в толпе и смотрел, как куча неизвестных мне людей прощаются с Василисой. Похороны пафосные, помпезные… отвратительно… больно… невыносимо…
Лев стоит на коленях перед гробом, его фоткают журналисты. Папаша разыгрывал трагедию, ему верят, сочувствуют…
А ведь это существо даже не забрало тело девочки. Мою дочь утилизировали… как биологический материал… КАК? За это он тоже ответит. Словно и не было маленькой крохи… По его приказу… Тут Слава ничего не могла сделать… Лев находился в больнице, он указывал, у него были все права, он считался отцом…
— Тебе отдали живого сына. Это сверх того, что я могла сделать, — сказала Славка. — Ты хоть представляешь, как я рисковала попасться Льву в лапы?!
Моя дочь…я даже не могу ее похоронить. Проститься… И изменить ничего не могу. Черная безысходность…
Я смотрел на голубку и просил у нее прощения, что не успел, что не спас, за дочь…
Василиса… бледная и прекрасная… она лежала там в гробу… И я не мог даже подойти… поцеловать ее на прощанье… Такая прекрасная, словно спит… вот сейчас она откроет глаза, мир озарится ее синевой… она взлетит… Не мог прерваться полет моей голубки! Нет!
Стою и чувствую, как мое сердце истекает кровью, как оно сжимается в агонии, пускает болезненные импульсы в кровь. Я не могу даже подойти… Нельзя привлекать внимание. Я слишком слаб, и если меня заприметят, то снова тюряга. А мне нельзя у меня сын. Это все мне Слава повторяла как заклинание тысячу раз. Выбила на подкорке сознания.
Не только меня трясет… с противоположной стороны по грязи, недалеко от гроба, ползает Вадим. Он зарывается лицом в грязь, воет и бьет кулаками об землю. Его боль она сейчас созвучна с моей. Он был так же ей одержим… У меня нет ненависти к нему. Понимаю… даже завидую, он сейчас ближе к ней…может проститься… А я… меня как всегда нет… никто… призрак…
