Проглотив горький ком, подхватываю куртку от спортивного костюма. Больше тут ничего моего нет.
Не спорю с вертухаем. Спокойно иду сзади. Если ошибка, вернут обратно. Зато хоть прогуляюсь, разомну ноги.
Но в маленькой комнате для посетителей меня встречают два человека. Мой отец и личный адвокат Рината. Муса, кажется.
Поэтому никакой ошибки нет.
Зачем-то я им снова понадобился.
– Сынок, – старик тянет ко мне руки. Улыбается, изображая великую радость. Вот только глаза остаются безучастно холодными.
– Привет, – киваю я и добавляю, не скрывая сарказма. – Вы решили меня навестить?
– Раньше никак не могли приехать, – всплескивая руками, талдычит Гафур. – Едем, мой дорогой. Разговор есть. Очень серьезный.
В огромном доме на окраине города прислуга торопливо накрывает на стол. А Гафур, взяв меня под локоток, ведет в сад, где цветут деревья, жужжат пчелы и светит солнце. Подставляю лицо под теплые лучи.
Никогда не думать, что буду радоваться таким мелочам. Но я, мать вашу, просто млею от счастья.
– Хорошо на воле, – вздыхает, наблюдая за мной Гуфар. – Тебе повезло. А Ринату нет…
– А что с ним? – спрашиваю с насмешкой и сразу понимаю, что попал в ловушку.
– Этот Янычар – гореть ему синим пламенем – сфабриковал дело против Алимова. Якобы это по приказу Рината взорвали тогда кабинет Сэма.
– Как такое возможно? Следаки тоже не идиоты…
– Долгие годы они искали человека, который заказал ожерелье. Там вся версия строилась на том, что вместо рубинов отец Тимура и его компаньон подсунули заказчику шпинель…
– Я в курсе – усмехаюсь криво. Эту историю я помню еще со школы. – Но каким боком сюда Ринат?
– В семье Алимовых хранится точно такое же украшение. И Дина, собака бешенная, дала ложные показания. Якобы эти цацки Ринат приобрел двадцать лет назад. Да еще представила какой-то старый договор, зараза! На нем самая первая печать «Алмаза» и подпись Сэма.
– Это фальшивка, – роняю коротко. И замолкаю, пытаясь обмозговать услышанное. Все старые печати хранятся у Тимура в Ангельском в тайнике. Подпись… Так Тимур может подмахнуть за кого угодно. Все школьные годы он расписывался у Сурового в дневнике.
– Следствие считает договор подлинным. Печать компании была уничтожена взрывом. Заказывали новую. Манучаровы предъявили документы.
– Так пусть Ринат предоставит свои об оплате. Сертификат о подлинности камней. Договор купли-продажи…
– Их нет, – печально качает головой отец. – Это кто-то вернул за долги. А Ринат, добрая душа, принял… Сейчас уже трудно найти того человека.
– Пусть проведут экспертизу ожерелья. Спектральный анализ… И точно определят год изготовления.
– Все совпало. В этом-то и проблема. Поэтому остается одна надежда на тебя, Анис. Нужно выкрасть жену Манучарова. Тогда мы сможем выдвинуть свои требования…
– Отец, – морщусь недовольно. – Я отсидел полгода за то, что только покусился на женщину Манучарова. И сроков на меня навешали немеряно. И Ринату ответочка прилетела. Ты полагаешь, Тимур станет сговорчивым?
– Да, – кивает Гуфар и глаза его загораются фанатичным блеском. – Девку украдешь. И если Янычар не согласится на наши условия, получит ее в гробу. А чтобы он не сомневался в серьезности наших намерений, грохнем вдову Сэма.
– И это тоже должен буду сделать я? – усмехаюсь горько. Приятно знать, что человек, зачавший меня, не питает ко мне родственных чувств и считает наемным убийцей.
– А если я против, – усмехнувшись, давлю взглядом.
– У тебя нет выбора, мой дорогой, – и без того узкие глаза отца становятся мелкими щелочками. – Ты просто не выйдешь живым из этого дома. Понимаешь?
– Не совсем, – цежу сквозь зубы. – Какие-то есть гарантии?
– Конечно, мой дорогой. Ты только захвати Любу и ликвидируй Альбину. А мы вернем тебе твой дом в Дубае. Естественно, выплатим гонорар. Сделаем новые документы. Ни одна собака не найдет!
– Сроки выполнения? – спрашиваю, напряженно вглядываюсь в лицо Гуфара.
Лживый дешевый человек. Зачем только я с ним связался? Но и к Тимуру у меня есть свои счеты. Не стоило ему навешивать на меня всех собак.
Исполню заказ отца. Продам виллу и свалю в туман. Начну новую жизнь с чистого листа, где нет и не будет Манучаровых и Алимовых.
– В ближайшее время, – отрывисто бросает отец и довольно шевелит губами. – Его женщина на сносях. Тимур быстро станет покладистым…
– Ты с ума сошел! – обрываю на полуслове. – Пока Люба ждет ребенка и первое время после рождения, Янычар от нее ни на шаг не отойдет. Готов поспорить, там усилена охрана. И Ангельское представляет собой укрепленный редут.
– Ты прав, сынок. Так и есть. Кроме тебя туда никто проникнуть не сможет…
– Сейчас и мне не пробраться. Поэтому нужно подождать.
– Сколько?
– Минимум полгода, – заявляю авторитетно. А там как говорится или осел, или падишах. – Малыш подрастет. Семья заживет привычной жизнью. Манучаров снимет дополнительную охрану и вот тогда можно будет напасть…
– Как скажешь, Анис. Как скажешь, – лебезит отец. И я вижу, как его глаза искрятся от радости.
Глава 45
Люба
– Мама Люба, давай! – напевает мне на ухо Тимур. Прижимает к себе и заявляет с усмешкой. – Я ж говорил, что будет сын.
Улыбнувшись мужу, перевожу взгляд на Мишутку. Полугодовалый любимый мальчик спит в кроватке. Причмокивает розовыми губками, точно такими же, как у меня. Вот только подбородок папин. Твердый. Решительный. Как и характер.
Маленький серьезный карапуз умудрился примирить всю нашу разрозненную семью. Даже Катя с отцом начала разговаривать. Пока, конечно, только о малыше. Но лед постепенно тает.
Даже мы с Альбиной заключили негласное перемирие. Не хочу, чтобы мой сын рос между двух огней. Я простила ее. Но недосказанность все равно стоит между нами.
Иногда ночью меня мучают вопросы. Почему Альбина так обошлась со мной? Даже к чужим людям относятся ласковее. К котам и собакам – тоже.
– Давай, поезжай, – целует меня в висок муж. – Мама уже заждалась.
– Не хочется… Мне лучше с тобой и Мишкой дома побыть, – морщу я нос.
– У вас девичник, а у нас мальчишник, – авторитетно заявляет Манучаров. – Миха проснется, и мы с ним оттянемся по-взрослому, – мечтательно тянет он. – Будем в лошадку играть и наперегонки есть фруктовую пюрешку. А ты езжай в театр, мамочка…
– Маленькие негодяи, – трусь носом о широкую грудь и добавляю страдальчески. – Не хочу!
