Пораженно смотрю на Халида. Не то чтобы он был первостатейным грубияном и я не ожидала от него банальной вежливости, но с моей мамой он поразительно вежлив. Никогда его таким не видела и сейчас не могу избавиться от ощущения нереальности происходящего. Наша маленькая тесная комнатушка, добрый, милый Халид, пьющий простой чай из простых кружек…
– Очень вкусно, – нахваливает он пирог, а мама снова улыбается.
– Так вы погулять хотели? Погода чудесная. Если хотите, идите. Никусь, тебе же лучше?
– Не сказала бы, – вру я, игнорируя сверлящий взгляд Халида. Мне плевать, что он видит мое нежелание куда-то с ним идти. Но в дело вступает мама, а от нее так просто не отвертишься.
– Прогулка пойдет тебе на пользу, подышишь свежим воздухом. Надо воспользоваться любой возможностью прогуляться, пока не прошли теплые деньки. Вы идите, а мы с Сашей поедем по магазинам. Вы представляете, Халид, нам государство выделило квоту, – поворачивается она к нему, – и операция, и реабилитация – всё было оплачено. А я копила деньги, чтобы самой заплатить за лечение, Никуся помогала, она у меня такая хорошая, помощница, – растроганно говорит мама, гладя меня по плечу, – так что заслужила отдых, моя девочка. Идите гуляйте.
Халид
Черт! Когда я на всех парах мчался к Губастой, разозленный ее полным игнором, даже представить себе не мог, что всё закончится тем, что я буду пить чай в их маленькой комнатушке. Нет, даже крохотной. Каморке просто. Я, конечно, знал, что Губастая не шикует, но даже не думал, что она живет в таких ужасных условиях! Как вообще можно нормально жить троим людям в двадцати квадратных квадратах?
– Давай поедем в больницу, – предлагаю я, когда мы уже сидим в машине. Я еще не завел мотор, пытаясь уместить в голове всё происходящее. – Ты всё еще бледная… – не удержавшись, касаюсь ее щеки. Сам не понимал, как сильно соскучился за эти дни.
– Я в порядке. Правда, голодная, – смущенно пожимает она плечами. – Меня второй день рвало, в желудке ни крошки.
– Вот это моя малышка, – улыбаюсь я, радуясь тому, что она спрятала колючки. Быстро целую ее в щеку и завожу мотор. – Что ты хочешь?
– Ммм… Я бы не отказалась от того боула, что мы ели на набережной, – улыбается она.
– Не вопрос, всё что захочешь.
* * *
– Знаешь, а эта вегетарианская хрень оказалась не так уж и плоха, жить можно, – комментирую я, отправляя в рот нут.
– Вот видишь! Скоро привыкнешь и станешь вегетарианцем… – хитро сверкает она глазками.
– Нет уж! Месяц я еще готов потерпеть, но уж точно не всю жизнь, – качаю я головой.
– Ну и зря! С помощью многих овощей и круп можно компенсировать отсутствие мяса. Как же это вкусно! – стонет она, прикрывая глаза.
– А ты не хотела идти, – не могу сдержать я укора, ведь вела она себя при своей матери просто ужасно.
– Прости, мне было неловко… – пожимает она плечами. Спрашивать, из-за чего именно, я не стал. Не хотел еще больше ее смущать.
– Проехали.
– Мне правда было плохо, и я не специально игнорировала твои сообщения, – смотрит она серьезно.
– Я уже понял, не парься. Возьмем десерт? – доев, спрашиваю я, желая сменить тему.
– Хмм… Удивительно, но я всё еще голодна. Видимо, в моем желудке и впрямь образовалась пустота, – хихикает она, вызывая во мне неудержимое желание ее поцеловать. Но я не целую. Не хочу, чтобы она опять думала, что мне нужен от нее лишь секс.
Подзываю официанта, чтобы заказать десерт, и также прошу его упаковать навынос шесть пирожных разного вида.
– Зачем это? – хмурится Губастая.
– Угостишь брата с мамой, – пожимаю я плечами.
– Спасибо, но не стоило… – как всегда, не любит она, когда я на нее трачусь.
– Почему? У тебя, кстати, очень красивая мама, теперь понятно, в кого ты такая хорошенькая, – усмехаюсь я, меняя тему.
– Слава богу, что я не похожа на отца, – мрачнеет она. – А мама… Да, она красивая, хоть последние годы и подкосили ее. Спасибо тебе, Халид… Правда. Этот санаторий… Он не только Сашке пошел на пользу. Я, честно говоря, даже не поверила, когда увидела маму на вокзале. Она словно заново родилась, посвежела, перестала быть той тенью себя, к которой я привыкла, – сбивчиво говорит она, трогая мое нутро. – Никто еще не делал для нас ничего подобного.
Из ее глаз вдруг полились слезы. Черт, я никогда не любил плачущих девчонок, не знал, как реагировать, успокаивать их или нет, не знал, чего они пытаются добиться своим плачем, который часто используют как дешевый трюк. Но Губастая… Она точно не притворялась и сейчас говорила абсолютно искренне.
Что самое странное, я тоже переживал за ее мать и брата – совершенно чужих мне людей. То, что было дорого Губастой, стало дорого и мне.
– Обращайся, – пытаюсь выглядеть непринужденно. – Ты же знаешь, что это для меня ничего не стоит.
– Тем не менее ты это сделал, – настаивает она. – И делаешь больше, чем я ожидала.
– Хватит реветь, Губастая, – вытираю ее слезы, наклоняясь. Ее губы слишком близко, чтобы бороться с искушением, и я не выдерживаю, целуя ее. Сладкие губы пахнут десертом, который она съела, и это самое вкусное лакомство, что я пробовал. Целую и думаю о том, что просто не смогу целовать другую девушку. Не смогу касаться.
Они все будут не такими, как Губастая. И черт побери, почему я должен выбирать другую, если я нашел ту самую?
– Не надо, люди же смотрят, – бормочет она, отодвигаясь на сантиметр, ее губы щекочут мои, и всё, о чем я могу думать, доживу ли до той минуты, когда мы окажемся в квартире. Одержим ею, свихнулся на своей Губастой, окончательно поехал крышей.
– А если я хочу, чтобы люди знали? – провоцирую ее, заглядывая в глаза.
В них испуг, она не понимает, о чем я спрашиваю, да я и сам не особо понимаю.
Глава 20
Ника
Его вопрос сбивает с толку. Зачем он меня мучает? Когда я так хочу отдалиться, говорит нежности и целует так, будто… будто что-то ко мне чувствует. Но это же бред. Он не может. Я ему не ровня, нам надо расстаться. Звучит с моей стороны не очень, наверное. Получила здорового брата и теперь хочу избавиться от Мирзоева. Но, по сути, так и есть. Я отдала себя за этот миллион, отдала намного больше, чем хотела.
Практически всю себя ему вручила, но он не должен узнать про это. Не должен узнать мою тайну. Я твердо решила.
– Халид, – хмуро свожу брови, – о чем ты говоришь?
– Поехали домой, – вдруг подрывается с места он, и мне ничего не остается, как пойти за ним в машину. Теряюсь в догадках, пока мы едем, а потом прохожу в его квартиру, откуда-то зная, что наш разговор изменит многое.
Халид так напряжен, что его напряжение передается мне, начинаю заламывать пальцы и нервно кусать губы.
