Рассказы о моей опаловой короне будут истолкованы как символ, возгоревшийся в помпезной зале, дворцовый колокол возвестит о начале правления нового монарха, и все перестанут преклонять колени перед Золотым Царем.
Я его заморожу, покрою льдом. Я заставлю Тиндалла пожалеть о решении на мне жениться.
Уголки моих бледных губ трогает редкая улыбка.
Я – царица Малина Кольер Мидас, и я рождена, чтобы править.
Глава 12
Аурен
Меня принуждают на протяжении целого дня ехать в карете одной, и это можно счесть своего рода наказанием, беззвучным напоминанием о моем положении изгоя. Но, думаю, в одиночестве есть и преимущества.
Оторванность от остального предполагает защищенность, но вместе с тем в ней таится и опасность. Та, которая исходит от тебя самого.
Для меня, разумеется, опасность – это воспоминания.
Долго тянущиеся часы предоставляют много времени на размышления. Когда рядом никого нет, ничто не отвлекает, звучат лишь слова, сказанные моим внутренним голосом. Этим воспоминаниям некуда деться, ведь я беззащитна и предоставлена самой себе и своему отравляющему обществу.
А потому я вспоминаю прошлое. Хотя и не хочу этого.
– Сколько монет, девочка?
Я прячу свои мокрые руки шестилетней девчушки за спину и стискиваю пальцы.
Мужчина раздраженно, устало смотрит на меня, изо рта у него торчит трубка, из которой поднимается голубой дым.
Он щелкает пальцами. Мы стоим на рыночной площади под навесом в красную полоску, и Закиру не нравится тут со мной задерживаться. Если его поймают на эксплуатации детей, у него будет бездна проблем.
Дождь стекает с парусинового навеса, как струйки слюны, свисающие с оскаленных пастей диких собак, бесчинствующих в городе. Целый день не переставая идет мелкий дождь.
Волосы у меня мокрые, отчего кажутся темнее, чем есть на самом деле, не блестят, и колтуны не спрячешь. Хотя бы джутовая ткань моего платья не дает мне совсем озябнуть, вот только я все равно чувствую себя мокрой крысой.
Когда взгляд Закира темнеет, я быстро вытаскиваю из-за спины руку и нехотя разжимаю пальцы.
Он смотрит на подношение, лежащее на моей ладони, и прикусывает задними зубами трубку.
– Два медяка? За целый день ты получила только два чертовых медяка? – рявкает он.
Услышав его тон, я начинаю дрожать. Не люблю его злить.
Он хватает монеты и запихивает их в карман. Вытащив изо рта трубку, сплевывает мне под ноги, однако я уже привыкла к такому и больше не кривлюсь.
– Тебе всего-то и нужно, что стоять здесь, – огрызается он и, разочарованно глядя на меня, качает головой.
Даже спустя столько месяцев, что я с ним провела, его акцент слишком резкий для меня. Некоторые дети за спиной обзывают его Жабой, потому что он всегда издает квакающий звук, когда по утрам первым делом прочищает горло.
– Стой в углу и улыбайся, и эти тупицы сами будут швырять в тебя деньгами! – осуждающе выплевывает он, словно я не выполняю все беспрекословно, как он велит.
Я прикусываю губу и смотрю на землю, щипаю себя за руку, чтобы не заплакать.
– Дождь… дождь идет, сэр Закир. Мне мало подают, когда идет дождь, – дрожащим голосом объясняю я.
– Ба! – пренебрежительно отмахивается Закир. Он роется в переднем кармане своего клетчатого жилета и, вытащив коробок спичек, поджигает конец трубки, в которой уже насквозь промокли все листья табака. – Возвращайся на место.
У меня дрожит нижняя губа. Я проголодалась, замерзла, устала. Инара плохо спит, а мне всю ночь приходится лежать рядом с ней, зажатой между ее подергивающимися ногами и углом, поэтому я бреду дольше обычного. Я так ждала, когда можно будет укрыться от дождя, когда мне разрешат поесть и отдохнуть…
– Но…
– Тебе дождь в уши попал, девчонка? Мне ни к чему возражения. – Закир бросает использованную спичку на землю. Я смотрю, как она падает в лужу, и пламя мгновенно гаснет. – Еще шесть медяков, или всю ночь проведешь на улице.
Приподняв воротник и нахлобучив на голову шляпу, Закир уходит – наверное, чтобы проверить остальных детей. Я же плетусь обратно в отведенный мне угол на рыночной площади, прекрасно понимая, что еще шесть монет мне не заработать.
Обычно у меня получается вызвать интерес у людей, и они останавливаются вместо того, чтобы пройти мимо, словно я невидимка, но под тенью брызжущих облаков я всего лишь мокрая попрошайка, которую никто не замечает.
И все же я встаю в грязный угол между шляпной мастерской и прилавком с яйцами и улыбаюсь. Машу рукой. Заглядываю в глаза каждому прохожему, застряв в центре чужого города, пахнущего рыбой и железом.
Покупатели не останавливаются, торговцы на меня даже не смотрят.
Никто не отличит слезы от дождевых капель на щеках. Никто не заметит твоей бесцветной улыбки, когда приходится соперничать с облаками. А даже если бы прохожие и обратили внимание, то все равно ничего бы не смогли с этим поделать.
Поэтому я весь день, до глубокой ночи, прошу милостыню, сложив мокрые руки в мольбе. Если бы на меня кто-нибудь действительно взглянул, то понял бы, что я прошу не денег. Вовсе нет.
Но никто на меня не смотрит, и положенные шесть монет я не зарабатываю.
Когда позже я, наконец, дотаскиваю свое бренное тельце до дома Закира, то сворачиваюсь калачиком в луже на крыльце – я и еще один ребенок, который не выполнил дневную норму. В эту дождливую ночь мы с мальчиком могли бы предложить друг другу тепло и утешение, но он тоже меня дичится и решает забраться по полуразвалившемуся карнизу на крышу. Детям я тоже не особенно нравлюсь.
Той ночью я клянусь богиням больше никогда не жаловаться на дергающуюся во сне Инару, потому что лучше уж получать пинки, чем спать в одиночестве на улице.
В груди щемит, когда меркнет это воспоминание. Я шмыгаю носом, словно желая избавиться от вони мокрой деревни, морской рыбы и трубки Закира. Я пробыла с ним много времени. Слишком много. И много ночей провела под единственным покровом – покровом ночи.
С пяти и до пятнадцати лет я ни разу не спала крепким сном – пока меня не спас Мидас.
«Теперь ты в безопасности. Позволь помочь тебе».
Даже подумать странно: как из той девочки, просившей подаяние в грязном закоулке, я стала женщиной, украшающей золотой замок. Порой жизнь ведет вас по дорожкам, не начертанным на карте.
