– Что именно рассказала? – беззаботно уточняет Рисса.
Я скрежещу зубами.
– Ты сказала им, как я поступила с капитаном пиратов?
Вопрос оседает медленно, как падающие вокруг нас снежинки. И снова Рисса молчит, вынуждая меня всполошиться. Ее светлые волосы кажутся рыжеватыми, когда мы проходим мимо висящего на ближайшей палатке фонаря.
В конце концов она мне отвечает:
– Я никому не рассказывала.
Я обмякаю, прижав руку к гудящей груди.
– Хвала богам, – выдыхаю я, и пар срывается с моих губ, как дым.
Она поворачивается и останавливается, осекая меня.
– Пока что.
Мое мимолетное утешение замирает и падает, как новорожденный теленок, растянувшийся на земле.
Я вглядываюсь в ее лицо, в глаза. Сверкающая голубизна, отвлекающая от темных глубин.
– Ты обещала не рассказывать, – напоминаю я.
– Слишком часто приходится давать обещания. Это не значит, что я их сдержу. – Ее тон язвительный, предупреждающий. – Как это вообще случилось?
От удивления я хмурюсь.
– Ты только что призналась, что, возможно, откажешься от данного мне обещания, и все же думаешь, я тебе что-то расскажу?
Она пожимает изящным плечиком, стряхнув с волос снег.
– Я хочу знать, как это происходит.
– Как происходит – что?
Рисса улыбается, словно я делаю ровно то же – намеренно все усложняю, – и это ее забавляет.
– Забудь. И так понятно, что царь Мидас, когда позолотил тебя, передал часть своих сил, и он не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал, – тихо говорит она, и сердце у меня обрывается.
Рисса внимательно на меня смотрит. Я не знаю, что она видит в выражении моего лица, но уголки ее губ победно приподнимаются.
– Вот почему он отказывается золотить остальных. Не потому, что ты одна-единственная фаворитка, а потому что он не хочет случайно наделить своей магией кого-то еще.
Она говорит больше с собой, чем со мной, и получает подтверждение, посмотрев мне в лицо.
И хотя слова ее тихие, я, до смерти перепуганная, оглядываюсь, чтобы убедиться, что рядом никого нет. В горле застревает твердый ком, словно булыжник, не сдвигающийся с места.
Если Мидас когда-нибудь узнает об этом разговоре…
– Как часто ты можешь пользоваться его силой? – задумчиво спрашивает она.
– Рисса, ты должна перестать задавать подобные вопросы. Нельзя рассказывать о том, что случилось с капитаном Фейном. Это должно остаться в тайне, – торопливо, лихорадочно шепчу я, стреляя глазами по сторонам.
Она наклоняет голову, размышляя, соображая.
– Хочешь моего молчания?
– Да, – решительно заявляю я.
В ее глазах что-то вспыхивает – как у рыбы, увидевшей крючок, который она вскоре заглотит.
– Ладно. Но я хочу золото.
Сердце ухает вниз, потому как я знала, что это неизбежно, и надеялась, что до такого не дойдет.
– Рисса…
Она смотрит на меня без сострадания.
– В этом мире у тайн есть цена, и нам всем приходится платить. Даже девушке из золота.
Хочется расхохотаться – не потому, что она ошибается, а потому что я знаю, насколько она на самом деле права.
Я все истратила на тайны. Монеты. Время. Страдания. Незабываемые мгновения. Мне пришлось отказаться от детства, от свободы, от малой толики счастья, что у меня была.
Я на собственном опыте познала, как дорого обходятся тайны.
– Мне, как и тебе, приходится выживать, – упрямо твердит Рисса, в ее голосе не слышно сочувствия. – Тебе нужно мое молчание? А мне нужно золото. Такова моя цена.
Секунды тянутся, как вдохи, одна за другой без перерыва. Рисса держит спину прямо, а голову высоко, но я знаю, что на спине у нее еще заживает отметина от удара ремнем капитана Фейна, как у меня заживают ссадины на ребрах.
И все же сильнее всего меня волнуют раны без отметин.
Я немного горблюсь, с губ слетает печальный вздох.
– Мне жаль, что к тебе притронулся капитан Фейн, – тихо признаюсь я. – Прости, что позволила этому зайти так далеко.
Она хмыкает.
– Я делаю это не потому, что он ко мне притронулся, и мне не нужна твоя жалость. Со мной обращались куда хуже, и длилось это куда дольше. К тому же это моя обязанность как наложницы.
Я качаю головой.
– Не говори так. Ты не должна обращать преступление в пустяк. Не со мной, – говорю я ей. – Да, ты наложница, но царская наложница, и тебе надлежит быть только с царем. Но ты к тому же еще и женщина, которая достойна любви и уважения.
На сей раз Рисса откровенно надо мной насмехается, запрокинув голову назад и устремив прищуренный взгляд к падающим с неба хлопьям. Резкий холод касается ее лица, снег падает в рот и сыплется на светлые волосы.
Я скрещиваю перед собой руки, переплетая пальцы в перчатках, словно таким образом могу сдержать бурлящие во мне чувства.
– Что тебя так рассмешило?
Рисса качает головой и продолжает путь, вынуждая меня последовать ее примеру.
– После стольких лет ты до сих пор думаешь, что это реально? – спрашивает она.
Мы проходим мимо стражников и Лу, что хорошо, поскольку так я получаю повод подумать перед ответом.
Это так? Неужели я думаю, что это реально?
Спроси меня Рисса об этом пару месяцев назад, я бы не задумываясь ответила, что Мидас меня любит. Он любил меня с той минуты, как спас.
И все же…
Мой царь меня любит.
Безусловно. Любит так сильно, что решил держать в клетке.
Трещина в стекле возвращается – та, что образовалась, когда я думала, что Мидас передает меня королю Фульку.
Она расходится, как паутина, тонкие, будто шелк, нити расползаются, выявляя несовершенства в чистой любви, которую я всегда испытывала к своему царю.
Сквозь нее трудно увидеть истину. Но разве это моя вина?
Неужели я позволила командиру Рипу посеять во мне сомнения?
– Любовь и уважение существуют, – тихо говорю я, когда мы снова обходим палатку.
Возможно, сейчас, когда разговор касается Мидаса, я в замешательстве, но мои родители любили друг друга. Я мало что помню, но я в этом уверена.
– Может, для кого-то и существуют, – признает она, ее голос тоже становится тише и печальнее. – Но не для таких женщин, как мы.
Ее признание обращено к горизонту, слова эти впитают облака и прольют дождем на землю.
