Что-то мелькает в его глазах, но что именно – мне не дано понять.
– Не думаю, что мне сейчас нужно что-то делать, Золотая пташка, – тихо говорит он.
Ярость клокочет во мне, как морское чудище, на поверхность прорывается ее сила.
– Да пошел ты! – выплевываю я, с языка сочится кислота, достаточно горячая, чтобы выжечь холод в моей душе. – Ты все это спланировал, да? Ты каждый раз манипулируешь мной, заставляя все подвергать сомнениям!
Выпаленные в ярости слова заканчиваются кашлем, но он не гасит мой гнев.
На лице Рипа не видно раскаяния, бездонные черные глаза не изменились.
– Я нахожу смешным, что ты так легко обвиняешь меня в манипуляции, тогда как сама годами закрывала глаза на то, чем занимался твой возлюбленный царь.
Не успев опомниться, я поднимаю стоящий у ног пузырек и швыряю в Рипа.
Он поднимает руку и ловит его – тот со шлепком прилетает ему в ладонь.
– Это неправда! – кричу я и запускаю руки в волосы, тяну за них, словно могу вырвать из черепа эти жестокие слова.
– Перестань себе врать, – с приводящим в бешенство спокойствием возражает Рип.
В эту минуту я ненавижу его сильнее всех остальных, вместе взятых.
– Могу поспорить, что это даже неправда, – выплевываю я. – Это ты заставил Ходжата такое мне рассказать?
– Каким бы всесильным я ни был, даже у меня не хватит уловок, чтобы вынудить Ходжата солгать. Иногда мой лекарь невыносимо честен.
В груди пылает огонь, глаза застилает пелена.
– Я тебя ненавижу.
Рип наклоняет голову.
– Твой гнев неуместен, но мне он нравится, – говорит он, мрачно улыбаясь и сверкая острыми клыками. – Каждый раз, как ты даешь ему чуточку больше воли, я вижу тебя отчетливее, Золотая пташка.
У меня дергается мускул на подбородке.
– Ничего ты не видишь.
– О, отнюдь, – возражает он низким, хриплым голосом. Словно два камня стучат друг о друга, высекая огонь. – С нетерпением жду, когда увижу тебя целиком. Когда ты забудешься, когда, наконец, выпустишь гнев на волю, твоя ярость осветит натуру, которую ты прячешь. – Сейчас он похож на того, кто добыл себе победу, бахвалясь своим превосходством. – Надеюсь, ты будешь гореть так ярко, что обратишь своего Золотого царя в пепел.
Я бросаю на командира испепеляющий взгляд.
– Пошел вон.
А он, этот ублюдок, мне ухмыляется.
Рип плавно встает, шипы выступают из его спины и рук – он как дракон, расправляющий крылья.
Он смотрит на меня, но текущие из глаз слезы затуманивают мне обзор. На долю секунды лицо командира смягчается, а в беспощадных глазах отражается что-то отличное от высокомерия.
– Хочешь знать мое мнение? – тихо спрашивает он.
– Нет.
– Ну а я все равно тебе скажу.
Я ехидничаю:
– Какой паинька.
На миг на его губах появляется веселая улыбка.
– Ты, может, уже и не за решеткой, но по-прежнему заперта в клетке. И, думаю, отчасти хочешь там и остаться, потому что боишься.
Я скрежещу зубами, ленты сжимаются, как кулаки.
– Но… – продолжает Рип, делая шаг ко мне и вторгаясь в мое пространство. Его невидимая аура слегка касается моей кожи, словно пробуя ее на вкус перед укусом. – Думаю, другая твоя половина, та, которую ты подавляешь, готова стать свободной.
С каждой секундой пульсация в венах ощущается как гром, как вспышка молнии.
– Тебе бы этого хотелось, да? Уничтожить меня?
Командир смотрит на меня с выражением, похожим на жалость.
– Нет. Ты забываешь: я знаю, что ты такое. Ты намного сильнее, чем хочешь казаться.
Я сдерживаю дрожь, чтобы не показать ему, как задевают меня его слова, как сильно они на меня влияют.
Вскидываю голову и, насколько мне это удается, притворяюсь уверенной.
– Я не перейду на твою сторону. Я всегда буду выбирать его.
– О, Золотая пташка, ради твоего же блага надеюсь, что это неправда.
Рип выходит из палатки, его отступление лишает меня оставшихся сил, отчего я чувствую усталость и слабость.
Какое-то время я могу только таращить глаза.
Затем поднимаю с земли узелок со снегом, что я уронила, и снимаю платье, чулки и перчатки. Беру раскрошенные пионы и набиваю ими меха под головой, а потом опускаю на койку отяжелевшее тело.
Слова Рипа беспощадно вертятся в голове, пока я представляю растущий живот Мист, треснувшее отражение Мидаса, ленты, напавшие на Ходжата.
Прижимаю к глазам холодную ткань и убеждаю себя, что влага в них от растаявшего снега, что боль в голове хуже боли на сердце.
Думаю, командир прав. Я должна научиться врать лучше, потому что себе я уже совсем не верю.
Глава 21
Аурен
Я окидываю взглядом торжественный обеденный зал; гобелен, висящий на окнах, что простираются от пола до потолка; стены с декоративными украшениями. Над нами висит люстра, напоминающая сосульки, и ее кристаллы блестят, как искорки в глазах возлюбленного.
Даже пробыв здесь несколько месяцев, я до сих пор не свыклась со всей этой роскошью, просторами дворца. Все здесь так вычурно, что я чувствую себя лишней.
Богатств в замке Хайбелл столько, что у меня голова идет кругом, и так было еще до того, как Мидас решил, что хочет все здесь обернуть в золото.
– Ты в порядке, Драгоценная?
Услышав вопрос от Мидаса, я оглядываюсь, улыбка уже играет на моих губах.
– Да, – отвечаю я. – Здесь я выгляжу лучше, ты согласен?
В этой комнате кроме нас никого, и мне до сих непривычно думать, что теперь мы живем в этом замке. К этому я еще не успела привыкнуть, как не привыкла и к тому, что мы с Мидасом вместе. Раньше он носил дешевые шаровары и обшарпанные сапоги. А теперь на нем всегда шелковые туники и идеально скроенные брюки. Но самое странное во всем этом, – корона на его медно-русых волосах.
И все же она ему подходит. Мидас словно создан для роскоши – все эти парадные одежды не внушают ему чувство неловкости и не вынуждают ощущать себя чужаком. Скорее наоборот, в Хайбелле он расцвел, несмотря на то, что ему слишком скоро пришлось облачиться в мантию царя.
Я им горжусь. Невероятно горжусь, что он не дал слабину, не пошел на попятный. Для человека, который вырос без семьи, на ферме, он с легкостью взял на себя роль правителя.
Его глаза, цвет которых напоминает мне стручок рожкового дерева, осматривают зал придирчивым, оценивающим взглядом.
