Никакого золота. В точности, как я и хотела.
Весь следующий час я сижу в центре длинного стола, Джео и мои советники расположились по обе стороны от меня, и мы раздаем монеты, еду, рулоны ткани и даже небольших кукол ручной работы для крестьянских детей.
Я поочередно завоевываю их расположение.
Они называют меня своей Ледяной царицей. Они кланяются, плачут и благодарят меня. Обветренные лица, измученные работой спины, изодранная одежда, головы, на которые сыплется снег, глаза, утомленные гнетом их нищеты. Может быть, вид у них не слишком внушительный, но именно крестьян и не замечал Тиндалл, его они ненавидят сильнее всех.
Поэтому я намерена сильнее распалить эту ненависть, подпитывать ее, чтобы обернуть себе во благо. Все это время я стараюсь показать, что мы с Тиндаллом разные, заставить их любить меня так же неистово, как они презирают его.
Разносится весть о том, что я раздаю дары, толпа прибывает, и моим стражникам приходится старательно следить за тем, чтобы соблюдалась очередь.
Вскоре нам уже нечего раздавать, и я испытываю облегчение, потому что больше ни минуты не желаю сидеть под снегопадом. Я завернулась в меха, но все равно замерзла и хочу до наступления темноты вернуться в свой замок к потрескивающему в камине огню.
На моем лице безмятежная улыбка, когда подводят еще одну женщину. Она кутается в пальто с заплатами на локтях, и вряд ли под ним у нее что-то есть. Взгляд у нее угрюмый, зубы прогнили, на бедре она держит младенца, а к ноге цепляется еще один.
Я не могу побороть приступ ревности, который накатывает на меня при виде их. Я должна была родить сильного сына. Послушную дочь. Мой замок должен быть полон наследников, а вместо этого там пустая золотая гробница.
Женщина передвигается, то и дело спотыкаясь, и я знаю, что стражники выбрали ее из толпы только потому, что она выглядит еще большей оборванкой, чем остальные.
– Подойди, – зову я.
Направляясь ко мне, она рыскает взглядом по столу, полному убывающей груды даров.
– Монеты и ткань для женщины, игрушки для ее детей, – отчетливо произношу я.
Мои советники хватают подношения для нее и передают их стражнику, который идет к ней со стопкой. Она смотрит на охапку, на стражника, снова на меня, но руки не протягивает.
Я наклоняю голову. Возможно, она глухая.
– Ваша царица жалует вам отличные дары, мисс, – говорит Бартал, нетерпеливо сводя брови. – Поблагодарите Ее Величество и примите ее благословение.
Когда женщина вновь смотрит на меня, в ее глазах словно вспыхивает медленно тлеющее пламя.
– А для чего это? – хриплым голосом спрашивает она.
Мои белые брови сходятся на переносице.
– Прошу прощения?
Ребенок на ее бедре ерзает, цепляется за ее плечо, посасывая беззубым ртом мокрое пятно на грязном пальто матери.
– Все это, – говорит она, показав на стол. – Для чего это?
– Это мой дар народу. С целью облегчить страдания, – отвечаю я.
Женщина смеется. Омерзительным, резким смехом, словно она целыми днями сидит в дыму либо холод заморозил ее голосовые связки.
– Думаешь, несколько монет и кукол облегчат наши страдания? Великая царица Кольер благословляет нас одной монетой. Как по-царски. Должно быть, это безмерная для тебя жертва, когда живешь там, в своем золотом дворце.
– Умолкни, женщина, – гаркает страж и зловеще шагает вперед.
Я поднимаю руку, чтобы его остановить. Взглядом обвожу толпу, нахожу людей, которые с интересом смотрят на женщину, некоторые даже кивают.
Разочарованно скрежещу зубами.
Все должно было быть иначе. Я хочу, чтобы они с благодарностью преклонили передо мной колени. Намерения состояли в том, чтобы люди увидели, как я о них забочусь, пока Мидас продолжает их не замечать.
А эта глупая женщина все рушит.
– Где ты была столько лет, пока пренебрегали нашими трущобами? – спрашивает она.
Мне нужно вернуть контроль над происходящим, нужно обернуть его в свою пользу.
– Вами пренебрег царь Мидас, а я…
– Ты тоже пренебрегла нами, – говорит она, и мои советники охают от того, что она осмелилась меня перебить. Толпа словно надвигается, атмосфера накаляется чем-то омерзительным.
– Пока ты грелась в своем дворце, знаешь, как жили мы? Как умирали от холода и голода? – громко спрашивает она. – Нет, ты всего лишь холодная стерва, которая делает вид, что ей не все равно. Мне не нужны твои блестящие безделушки. Мы хотим реальной помощи! – кричит она.
Женщина заканчивает свою тираду, плюнув на землю, и хотя слюна не касается даже моих юбок, кажется, будто она плюнула мне в лицо.
Мои охранники тут же окружают ее и начинают утаскивать, но она вопит лишь громче, воинственнее, а ее дети подхватывают ее возмущения собственными воплями и визгами.
– Не прикасайтесь ко мне! – кричит она, а потом обращается к толпе. – Не берите взятки у Ледяной царицы, чтобы облегчить ей совесть, когда она спит в своей позолоченной постели!
Что бы она ни говорила, толпа заглушает ее крики, когда женщину уволакивают с площади.
Я сжимаю пальцы под столом в кулаки. Бросаю взгляд на советников, чувствуя, как закипаю от гнева.
– Приведите следующего. Хочу с этим покончить, – приказываю я.
Уилкокс бросает на меня взволнованный взгляд, однако я не знаю, со мной ли он связан или с движущейся толпой. Кто-то смеется и сыплет ругательствами в сторону женщины, но большинство наблюдают, раздумывая над ее словами и бросая на меня подозрительные взгляды, как на испорченный фрукт.
Они мысленно решают, на чьей они стороне.
– Следующий! – выкрикивает страж.
Но никто не выходит вперед.
Люди уходят злыми, настороженными. Смотрят на меня не с почтением и восторгом, а с враждебностью. Никто из этих оборванцев не подходит, чтобы принять мои дары.
Я сжимаю губы.
– Пора уходить, Ваше Величество, – молвит рядом стоящий Увен.
– Я не позволю этому сброду указывать мне, что делать, – огрызаюсь я.
Джео тоже подходит и шепчет мне на ухо:
– Взгляните на них, моя царица. Вы потеряли народ. Они смотрят на вас так, словно хотят разорвать на части. Нам нужно уходить.
Я оглядываюсь по сторонам и осознаю истину его заявления, увидев, как люди надвигаются на нас, не обращая внимания на крики стражников и приказы отойти. Атмосфера переменилась в мгновение ока, словно они ждали повода. В воздухе витает угроза, грязные руки сжимаются в кулаки, холодные потрескавшиеся губы растягиваются в усмешках.
– Хорошо, – резко говорю я, согласившись отступить, хотя меня это раздражает.
