Он посмотрел через костер на маленькую группу пришельцев. Они сидели в тени, только их глаза светились во мраке. О чем они думали? Что они уготовили этим незнакомцам со звезд?
Он хотел сказать Эвери… нет, пусть все идет своим чередом. Это могла быть случайность. Возможно, эти ящерицы были редкостью, возможно, эти рорваны никогда раньше с ними не сталкивались. Аласву сам был в нескольких сантиметрах от ее клыков. Инопланетяне не могли быть настолько глупы, чтобы полагать, будто им удастся убить всех людей и выставить это случайностью.
Но «Да Гама» не вернулся!
Лоренцен подавил дрожь. Он устал и перенервничал, его подозрения были нелепыми, и он знал, что Эвери тоже так скажет. А если он обратится к фон Остену, тот, вероятно, захочет перестрелять всех рорванов на месте. Гуммус-лугиль и Торнтон… не сейчас, надо еще подумать и собрать доказательства, прежде чем выставлять себя дураком.
Лоренцен вгляделся в темноту на западе. Они направлялись туда, в каньоны, ущелья и вверх по узким, скользким тропам, где могло произойти что угодно. И они не повернут назад, только не теперь, хотя у них не было ни малейшего представления о том, что могло ждать впереди.
Страшная ночь! Исток всех ночей!
Темень забвения глуше.
Вспышки огня и мерцанье свечей.
Боже, призри мою душу!
Глава 11
Местность быстро поднималась, и вскоре они уже пробирались по диким, крутым каменистым холмам, между чахлыми зарослями кустарника, и преодолевали бурные реки, чей холод зубами впивался в ноги. Поспевать за рорванами было трудно: их легкие, изящные тела стелились и скакали по валунистому ландшафту; Лоренцен часто задыхался, пытаясь не отстать от них.
Как-то вечером, неделю спустя после смерти Фернандеза, Гамильтон прощелкал по радио вопрос:
– Кстати, что за чертовщина творится с вашими проводниками? Вы снова уклоняетесь к северу. Почему они не ведут вас прямо к себе домой?
Гуммус-лугиль явно удивился, но крикнул Эвери:
– Спроси кого-нибудь из этих мохнатых зверюг. Лично меня уже тошнит от ходьбы.
– Я спрашивал, – ответил психмен. – Разве я не говорил? Но ответ вновь оказался непереводимым. У меня сложилось впечатление, что есть некая опасная территория, которую нужно обойти.
Гуммус-лугиль передал ответ Гамильтону, который завершил сеанс связи щелчком, вполне возможно, означавшим хмыканье. Турок вздохнул.
– Вряд ли мы что-то можем с этим поделать, – сказал он.
Торнтон усмехнулся.
– Быть может, они хотят, чтобы у нас подгибались ноги и мы не могли сопротивляться, – предположил он.
Фон Остен схватился за винтовку.
– Они ведут нас прьямо ильи…
– Нет, успокойся. – Эвери раскинул руки. – Боюсь, мы ничего не можем поделать. Они наши проводники.
Лоренцен нахмурился. Это казалось неправдоподобным. Постепенно вся затея начинала выглядеть подозрительно.
Он достал составленную по аэроснимкам карту местности и долго ее изучал. Насколько он мог видеть, область, которую они обходили, ничем не отличалась от других. Конечно, там могли жить враждебные кланы или нечто подобное, но…
На каждый его вопрос имелся ответ. Однако все ответы были слишком частными и не складывались в логичную картину. Пусть рорваны раньше не встречались с такой ядовитой ящерицей, это было очевидно, но почему они раньше с ней не встречались? Столь опасное животное должно обладать широким ареалом… и рорваны не настолько далеко ушли от своих родных мест… Да, местный язык мог быть чрезвычайно сложным, но черт побери! Общество, владевшее технологиями, которыми, судя по всему, владели рорваны, должно было мыслить и говорить в терминах, укладывавшихся в определенные концепции. Когда западная наука пришла на Восток, китайцы в основном говорили и писали о ней на английском или французском, поскольку их родной язык для этого не подходил. И потому рорванская речь должна была по структуре напоминать языки индоевропейской группы, в достаточной степени, чтобы у Эвери не возникло проблем, с которыми он, по его утверждению, столкнулся…
И кстати, он каждый вечер вел долгие беседы с Дьюгазом. Он говорил, что это языковые уроки, но…
Что, если это не так?
Лоренцен сидел неподвижно, позволяя мысли просочиться в сознание. Он хотел оттолкнуть ее. Ему нравился Эвери; и в этом новом мире было так мало того, чему они могли доверять, что если начать сомневаться друг в друге… Должно быть, у него начинается паранойя.
А еще оставался «Да Гама», огромный знак вопроса, паривший где-то в космосе.
Лоренцен лежал в своем спальном мешке, чувствуя твердую почву под собой, слушая ветер, и шум реки, и уханье неведомого животного. Его тело устало, но бурлившие в голове вопросы не давали ему уснуть. Что случилось с первой экспедицией? Кто пытался сорвать вторую? Почему она, не успев начаться, столкнулась с такой прискорбной вереницей мелких неприятностей? Почему Эвери не смог превратить экипаж в единую команду? Несмотря на плохой подбор персонала (почему?), опытный психмен все равно должен был легко справиться с этой задачей. Почему рорваны были единственными млекопитающими, которых они до сих пор встретили? Почему продукты их деятельности не были видны с воздуха? Почему у них такой непостижимый язык? Или это не так? А если не так, почему Эвери лжет? Почему рорваны не распознали опасность, которую должны узнавать все, как кобру на Земле? Их метаболизм был в достаточной степени схож с человеческим, чтобы ящерица представляла для них угрозу. Почему они шли домой кружным путем? Почему, почему, почему?
На каждый вопрос был ответ, полученный Эвери напрямую или предложенный в виде правдоподобной гипотезы. Но в целом эти ответы нарушали принцип бритвы Оккама: каждое объяснение требовало привлечения новой сущности, нового набора предполагаемых обстоятельств. Неужели не было объединяющего факта, который объяснил бы все разом? Или вся ситуация действительно представляла собой беспорядочную путаницу совпадений?
Силиш нес дежурство, расхаживая вокруг гаснущего костра. Он был бесшумной стремительной тенью, его выдавали только слабый отблеск пламени в глазах и на мушкете. Время от времени он смотрел на спящих – и о чем он при этом думал? Что планировал? Он мог охотиться с людьми, петь с ними и играть в шахматы, но они были для него более чужими, чем бактерии в его крови. Действительно ли он испытывал к ним товарищеские чувства – или был частью ужасного плана, который уже уничтожил один корабль и убил человека со второго корабля?
Быть может, Эвери не лгал. Он был надежным, приветливым парнем. Психмену следовало разбираться в подобных вещах, но он имел дело не с людьми. Быть может, рорваны пускали ему пыль в глаза в каких-то своих целях. Или подкупили его? Но чем они могли его подкупить?
Лоренцен повернулся, мечтая о сне. Сон не шел. Слишком много вещей, о которых надо подумать, и слишком страшно думать о них.
