Блостейн пытался читать повесть, потом поэзию, потом просто статьи и вскоре отказался от затеи – не имея опоры на знания о современности, он практически ничего не понимал. Физик пожаловался, что все сочинения выглядели в высшей степени стилизованными, вычурными по форме, изобиловали аллюзиями на классическую литературу двухтысячелетней давности. Авторы явно придавали этому больше значения, чем собственно предмету повествования.
– Поупу и Драйдену, – с отвращением пробормотал он, – по крайней мере было что сказать. А ты что открыл, Боб?
Мацумото, пытавшийся разобраться в современной науке и технологии, пожал плечами.
– Ничего. Все написано для специалистов. Предполагается, что читатель сам знает, о чем идет речь. Чтобы это понять, пришлось бы заново поступать в институт. Что за хреновина, например, матрица Цагана? Никакой популяризации. Видимо, только специалисты интересуются тем, как все устроено. У меня сложилось впечатление, что за последние несколько тысяч лет не было сделано никаких серьезных открытий.
– Окаменевшая цивилизация, – подытожил Лэнгли. – Установили равновесие, каждый занял свою нишу, все работает достаточно гладко. Нет ничего, что бы выбило ее из наезженной колеи. Не удивлюсь, если центаврийцы их действительно завоюют.
Он вновь занялся дисками по истории, стараясь восполнить сведения о том, что происходило после его эпохи. Занятие оказалось на удивление нелегким. Ему попадались сплошь научные монографии, предполагавшие невероятную начитанность в узкой сфере знаний. И ничего для простого человека, если такой зверь еще водился. По мере приближения к современности, ссылок становилось все меньше, что для цивилизации, чье будущее давным-давно наступило, было вполне объяснимо.
Как выяснилось, следующим по важности открытием после супердрайва стала параматематическая теория человека – как индивидуума, так и члена общества, – позволившая реорганизовать жизнь на стабильной, предсказуемой, логичной основе. Учредителям Техната не приходилось строить домыслы, не требовалось гадать, сработает ли конкретная схема производства и распределения, – они это знали. Такая наука не была, да и не могла быть точной. Периодически случались непредвиденные события вроде бунта колоний, и все же цивилизация сохраняла устойчивость, имела мощную отрицательную обратную связь и легко приспосабливалась к новым условиям.
Слишком легко. Разумные методы организации общества были использованы не для освобождения человека, а для ужесточения гнета. Естественно, планы наметила и осуществила маленькая когорта ученых, они или их потомки (разумеется, с помощью разумных, гуманных доводов, в которые сами же верили) сохранили власть за собой. Логично ведь – править должны сильные и умные, обычный человек просто не способен принимать решения в эпоху, когда жизнь можно одним махом уничтожить на всей планете. Логично также ввести некоторые правила. Генетический отбор, управляемая наследственность, психологическая обработка создали класс работоспособных и довольных своей участью рабов – и это решение тоже выглядело логично. Обычный человек не возражал против таких порядков. Наоборот – он принял их с готовностью, потому как концентрация и централизация власти, непрерывно нараставшая со времен индустриальной революции, выработала у него привычку к подчинению. Дай ему свободу, и он не поймет, что с ней делать.
Лэнгли не мог избавиться от мрачной мысли, что любые расклады привели бы к одному и тому же результату.
Позвонил Чантхавар, предложил провести на следующий день тур по городу – Лоре.
– Понятное дело, вы скучаете, – извинился министр. – Я сейчас очень занят, но завтра буду рад показать вам город и ответить на все ваши вопросы. Так вам будет легче ориентироваться.
Когда Чантхавар повесил трубку, Мацумото заметил:
– Похоже, он неплохой парень. Однако порядки здесь, как я догадываюсь, заточены под аристократов. Зачем ему так много хлопотать лично?
– Мы элемент новизны, а ему скучно, – ответил Блостейн. – Чего не сделаешь ради свежести ощущений.
– Кроме того, мы ему нужны, – пробормотал Лэнгли. – Я уверен, что под гипнозом или чем они сегодня пользуются они ничего не смогли из нас вытянуть, иначе бы мы теперь сидели в каталажке.
– Ты имеешь в виду историю с Сарисом? – с сомнением спросил Блостейн. – Эд, ты сам-то можешь сказать, где теперь эта выдра-переросток и что у нее на уме?
– Нет. Пока не могу, – ответил Лэнгли. Они говорили по-английски, хотя и не сомневались, что в комнате установлен транслирующий их разговор потайной микрофон. – Ума не приложу.
Лэнгли в душе сам удивлялся своей неоткровенности. Мир заговорщиков, шпионов и молниеносных смертельных выпадов был ему совершенно чужд. Он никогда не играл в подобные игры. Астронавт по определению должен быть неагрессивным интровертом, непригодным для закулисных интриг и офисной грызни. В свое время, когда что-то шло не так, он умел надавить своим авторитетом, но после не мог заснуть, размышляя, справедливо ли поступил, и гадал, что о нем подумают подчиненные. Теперь же он стал никем.
Как легко было бы уступить Чантхавару и плыть по течению. Откуда знать, что такой образ действий неправилен? Технат представлял собой известный порядок, цивилизацию, в некотором роде правосудие. Не дело Эдварда идти против двадцати миллиардов человек и пяти тысяч лет истории. Будь Пегги жива, он пошел бы на компромисс, не стал бы подставлять жену ради принципа, в котором и сам был не до конца уверен.
Но Пегги мертва, и жить имело смысл разве что из принципа. Корчить из себя Бога, даже маленького, ему не улыбалось, и все-таки Эдвард родился в обществе, накладывавшем на каждого своего члена обязательство думать и решать за себя.
Чантхавар, позевывая, зашел за ним на следующий день после полудня.
– Такая рань! – пожаловался агент. – Жизнь по-настоящему начинается только после заката. Ну что, пошли?
По дороге к ним пристроилась в хвост дюжина охранников.
– Зачем они нужны? – удивился Лэнгли. – Для защиты от мещан?
– Хотел бы я посмотреть на того мещанина, кто отважился бы хотя бы подумать о какой-нибудь выходке, – ответил Чантхавар. – Если, конечно, у него есть способность думать, в чем я сильно сомневаюсь. Нет, эти ребята охраняют меня от моих соперников. Например, Браннох с радостью шлепнул бы меня, чтобы на мое место назначили преемника поглупее. Я разоблачил кучу его агентов. Соперники есть и внутри Техната. Поняв, что на взятки и участие в заговорах я не ведусь, они могут попробовать пустить в ход более грубые методы.
– Какой им прок от вашего… устранения? – поинтересовался Блостейн.
– Власть, положение, возможно, часть моих владений. Или месть в чистом виде: по пути наверх мне многим пришлось дать по зубам, в наши времена влиятельных постов не так много. Мой отец служил младшим унтер-министром на Венере, мать была наложницей мещанина. Я добился чина, лишь выдержав экзамен и растолкав локтями парочку сводных братьев. – Чантхавар ухмыльнулся. – Весело было. Конкурентная борьба не дает моему классу расхолаживаться, поэтому Технат ее и дозволяет.
