– Уходи, – приказал он.
Марин молча поднесла руку ко рту, словно ее ударили.
– Повторять не буду. – Лэнгли подошел по пружинящему полу к окну. – Я возвращаю тебе свободу. Ты больше не рабыня. Поняла?
И опять никакого ответа.
– Нужно выполнить какие-то формальности?
Марин ответила безжизненным голосом. Лэнгли набрал номер отдела записей и подал заявку о том, что он, владелец имущества за номером таким-то, предоставляет ей полную свободу. Закончив звонок, он не посмел взглянуть в зеленые глаза.
– Ты не виновата, – сдавленным голосом проговорил Лэнгли. В висках стучало, ноги подгибались. – Никто не виноват. Все мы несчастные жертвы обстоятельств, и мне осточертела эта роль. Естественно, тебя использовали как инструмент против твоей воли – я тебя не осуждаю. И все-таки я не в силах мириться с твоим присутствием. Ты всегда будешь напоминать мне о провале. Ты должна уйти.
– Мне очень жаль, – прошептала Марин.
– Мне тоже, – искренне признался Лэнгли. – Ступай. Найди, чем заняться.
Едва отдавая себе отчет, он раскрыл и бросил ей кошелек.
– Вот. Здесь приличная сумма денег. Возьми, на первое время хватит.
Девушка взглянула на него с замешательством, которое, впрочем, быстро прошло.
– До свиданья, – сказала Марин. И вышла с высоко поднятой головой.
Лэнгли не сразу заметил кошелек, валявшийся там, куда он его бросил.
Глава 17
Новый день, потом еще один и еще один. Так наступает конец света.
В университете работали тихие, приятные люди с хорошими манерами, без лишнего формализма, проявляющие чуткость к человеку из прошлого. Лэнгли помнил, как сам когда-то проходил практику аспирантом в колледже, где успел познакомиться с факультетскими повадками. Здесь, однако, не было ни сплетен, ни мелких интриг, ни ханжеских чаепитий. Как не было исследовательского азарта и интеллектуальных приключений. Все было давно изучено и разложено по полочкам, оставалось только добавлять мелкие нюансы. В двадцать первом веке предметом для насмешек служили докторские диссертации, посвященные расстановке запятых в трудах Шекспира. В современности в них не нашли бы ничего смешного.
Библиотека поражала воображение своими размерами: миллиард томов на магнитных носителях, любой можно было мгновенно найти и скопировать нажатием пары кнопок. Роботы могли даже прочитать книгу вслух и подготовить конспект, а если ввести нужную команду, то и сделать выводы – с соблюдением правил логики, ничего не добавляя от себя. Профессуру, которую называли титулом, обозначающим «кладезь знаний», набирали из мещан, среди преподавателей попадались и мелкие аристократы. Все проходили тестирование на равных, без скидки на происхождение. Правила преподавательского ордена запрещали им заниматься политикой. Редкие студенты, как дилетанты, так и серьезные молодые люди, мечтали о профессорской карьере. Сыновья министров занимались с частными учителями, после чего поступали в особые академии. Университет был умирающим рудиментом прежних времен и пока еще жил благодаря тому, что «Технон» не распорядился его упразднить.
Несмотря на все это, Лэнгли нашел в седеющих, одетых в коричневые робы людях компанию единомышленников. Он особенно подружился с историком Джантом Мардосом, маленьким сухим человечком с огромной лысиной. Джант обладал необыкновенной эрудицией и едким чувством юмора. Они проводили за разговорами по нескольку часов кряду, каждая их беседа записывалась для последующего разбора.
В такие вечера Лэнгли чувствовал себя хуже всего.
– Попадания в настоящую ситуацию, разумеется, невозможно было избежать, – вещал Мардос. – Чтобы не закоснеть, общество должно обновляться – как ваше. Однако рано или поздно наступает момент, когда дальнейшие преобразования становятся непрактичными, и в любом случае наступает застой. Например, объединение Земли требовалось для выживания человечества, однако со временем унификация разрушила культурное многообразие и культурный обмен, прежде отвечавшие за прогресс.
– И все-таки, как мне кажется, вы еще могли провести реформы, – ответил астронавт. – По меньшей мере политические.
– Какого сорта? Вы должны признать: Технат – наилучшая форма управления из всех возможных. Если мы ее сломаем, произойдет возврат к коррупции, некомпетентности, междоусобным распрям. Они, конечно, и сейчас есть, но мало на что влияют, ведь политику определяет умная, неподкупная, бессмертная машина.
– И все же почему бы не дать послабление мещанам? Зачем вынуждать их проводить всю жизнь на нижних этажах?
Мардос вскинул брови.
– Мой дорогой идеалистический друг. А что им еще делать? Вы думаете, они способны взять на себя административные функции? Средний ай-кью среди мещан составляет около 90 баллов, а средний для министерского класса ближе к 150. – Ученый сложил пальцы домиком. – Полная автоматизация позволит людям Солсистемы не работать. Все потребности будут удовлетворяться бесплатно. И чем тогда заниматься вашему мещанину с ай-кью 90 баллов? Играть в шахматы и писать эпические поэмы? Сейчас даже министрам не хватает работы. Вот почему среди них можно видеть столько прожигателей жизни и политических интриганов.
Признайте: человек в разведанной вселенной исчерпал потенциал своей культуры. Уж не надеялись ли вы, что он будет бесконечным? Количество форм, которые можно вырезать из мрамора, ограничено. После того как скульпторы нашли лучшие из них, последующие мастера сталкиваются с выбором между тупой имитацией и ребяческими экспериментами. То же самое применимо ко всем видам искусства, науки и пермутациям межличностных отношений. А что касается политики… пусть наша цивилизация закостенела, зато она устойчива, и большинство этим довольны. Для обычного человека нестабильность, перемены несут изгнание с насиженного места, войну, неуверенность в завтрашнем дне, нищету и смерть.
Лэнгли покачал головой.
– Вселенная больше человечества. Всегда можно найти что-то новое, начать сначала.
– Уж не о пропавших колониях вы говорите? – фыркнул Мардос. – О них написаны тонны романтической чепухи. На самом деле это были люди, которые не смогли найти свое место дома и попытались убежать от самих себя. Сомневаюсь, что их участь стала лучше в другом месте.
– После вашего собственного периода колонизации прошло довольно много времени, – заметил Лэнгли. – В мою эпоху колонизация еще не стерлась в памяти. По-моему, прогресс, новый взгляд на жизнь, свежее начало всегда бывают вызваны похожими неудачами.
– Вот как? – Мардос навострил уши. – На каком основании?
– Ну… на основании моих собственных познаний в истории. Взять хотя бы Исландию. Первыми колонистами были сильные мужчины, даже мелкие царьки, которых выгнали из Норвегии за отказ объединяться. Они основали первую республику со времен древних греков, имели изящную литературу, едва не преуспели в колонизации Гренландии и Америки.
