* * *
Измотанный, Инг вышел из операционной. У дверей его поджидал Верон. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел в одну точку, практически не мигая.
– Где она? – коротко спросил коллегу Инг.
Верон встрепенулся, словно его только что разбудили, и торопливо ответил:
– Шу стало плохо, ее рвало, и я отвел ее в сестринскую. Сказал, чтобы дожидалась тебя. А как Кэти?
– Кровотечение не останавливалось. – Инг устало потер переносицу. – Пришлось идти на крайние меры. Кэти жива, но теперь она не сможет иметь детей.
– Гистерэктомия? – выдохнул Верон.
– Да, – сухо ответил Инг.
– Что напишешь в отчете? – все так же шепотом спросил Верон.
– Преждевременная отслойка плаценты. Гибель плода. Угроза жизни матери. – Ингу сложно давались слова, но гораздо сложнее было осмыслить случившееся с Кэти. Чей это был ребенок? Почему Кэти пошла на такое? Была ли это его вина?
– Хорошо. А то я хотел умолять тебя не выдавать Кэти. За такое ведь и посадить могут. – Верон зачем-то дважды звонко хлопнул себя по щекам.
Инг только устало кивнул: он не стал раздумывать над тем, почему Верон так сильно переживает из-за Кэти, решив отложить этот разговор на более подходящее время, – сегодня и без того произошло слишком много всего. Тем более Инга беспокоили вещи куда похуже возможной интрижки между его любовницей и лучшим другом.
Он торопливо пожал Верону руку и поспешил к Шу. Она сидела на диване, поджав ноги под себя, в кромешной тьме. Шторы были опущены. Инг сперва подошел к окнам и раздернул плотные старинные портьеры, заполняя комнату ярким дневным светом, а после повернулся к девушке.
– Рассказывай, – велел он, усаживаясь на стул.
– Только не смей ее осуждать, – с неожиданной злостью воскликнула Шу.
– Я никого не осуждаю, – устало произнес Инг. – Я хочу все узнать. Кэти. Аборт. Ты. Что произошло? Как так вышло, что ты привезла ее в больницу на чьей-то машине?
– Я не готова сейчас с тобой об этом говорить. – Шу уткнулась носом в собственные колени.
– Почему?
– Да потому! – Она вскинула голову и с вызовом посмотрела на Инга.
– Шу, не надо так, – вздохнул Инг, разглядывая собственные руки. – Сейчас в операционной я побывал в настоящем аду. Моем личном. Думаешь, мне легко? Кэти чуть не умерла, а виноват, скорее всего, только я. Если она пошла на это, то… Не знаю, что еще сказать. – Инг сжал пальцы и покачал головой. – Просто ответь на вопрос, пожалуйста. Что произошло?
– Ладно, – сердито отозвалась Шу. – Но сначала расскажи мне, Инг, ты ведь тоже чувствуешь его? Одиночество? Оно разъедает нас с самого рождения. Именно поэтому ребенок с таким отчаянием цепляется за мать, а подрастая, ищет друзей и жаждет внимания. Мы все боремся с ним, как можем. Одиночество – это яд, медленно струящийся по венам, вынуждающий нас постоянно искать противоядие. Порой от безысходности мы совершаем необдуманные безумные поступки, выискиваем исцеление там, где его и в помине нет. Кэти, к примеру, прокрадывается в твою постель по ночам, ты – уходишь с головой в работу, забывая о себе…
– Я не совсем понимаю, к чему ты ведешь, – перебил ее Инг. – Кэти была одинока? Допустим. Но ребенок мог избавить ее от тоски. Она же выбрала совершенно иной путь, а теперь будет расплачиваться до конца своих дней за свое решение.
– Она боялась, что от нее все отвернутся, потому что не знала, от кого именно забеременела – от тебя или от мужа, – поэтому и пошла туда. Но после горько пожалела. Ошибка за ошибкой, – прошептала Шу.
– И все же? Ты-то как оказалась рядом с Кэти?
– Я все объясню, но прежде всего хочу, чтобы ты понял меня. Я тоже ошиблась, как и Кэти, а виной тому пресловутое одиночество. Кому, как не тебе, это понимать? – медленно проговорила Шу, глядя Ингу в глаза.
– Ты… что? Я не улавливаю сути, – сглотнул Инг. – Твои путаные рассуждения кого угодно поставят в тупик.
– Давай сегодня будем хоть немного честны друг с другом. – Шу прикрыла глаза, беззвучно молясь, чтобы Бог, если он, как утверждают монахини, существует, дал ей сил сказать Ингу то, что она собиралась. – Я беременна, а…
– Что? – взревел Инг, вскакивая на ноги.
Стул с грохотом упал на пол, но никто не обратил на него внимания.
– А ты, – продолжила, понизив голос Шу, – не тот, за кого себя выдаешь. Я помню брата, но ты – не он. Ты его друг. Друг Керна. Я узнала тебя в больнице, но ты соврал, что я твоя сестра, и тебе все поверили… даже я поверила на какое-то время…
– Ты ошибаешься! – Потрясенный Инг рухнул на диван и стал хватать ртом воздух, словно рыба, выброшенная на сушу. – Ты не можешь помнить.
– Я помню, как он, мертвый, сидел, привалившись к стене, когда на приют напали.
Инг засмеялся. Он понимал, что это глупо и банально, что так реагируют только истерички, но остановиться не мог. Шу с ужасом наблюдала за этой картиной. Инг хохотал как сумасшедший, закрывая себе рот, а из его глаз катились слезы. Шу вскочила, не зная, что предпринять. Позвать врачей? Дать ему воды? Пощечину? Что сделать? Но Инг наконец-то взял себя в руки и утих.
– Я не был его… другом, – выдавил он из себя. – Я всегда издевался над твоим братом, над Керном. Я ему безумно завидовал. Моя шлюха-мать отвела меня в приют, когда мне было лет шесть от роду, сказала, что выйдет купить пирожок, но так и не вернулась. А я ждал. Долго ждал. Как умеют ждать лишь брошенные, никому не нужные дети. Сидел по вечерам под дверью, словно пес, пока надежда не угасла совсем. У вас же с Керном была совсем другая история. Вас любили. Но твоя мать умерла при родах, а отец, не выдержав утраты, залез в петлю. Родственников не было, поэтому вас пригрели монахини.
Инг виновато взглянул на Шу, которая стояла посреди комнаты с непроницаемым выражением лица. Сложно было представить, какого рода мысли роятся у нее в голове. Помолчав минуту, Инг продолжил свой рассказ. Он с трудом подбирал слова, было видно, что признание дается ему нелегко.
– Я до сих пор помню тот день, когда опрятный, причесанный и приодетый мальчик переступил порог приюта с младенцем на руках. Ты была его главным сокровищем, целым миром, последней памятью о родителях и их любви. Керн так носился с тобой! – грустно улыбнулся Инг. – Мы без конца дразнили его, звали нянька-Керн, а ему было плевать. Он заботился о тебе, словно курица-наседка. Однажды я подговорил мальчишек схватить его и удерживать, пока я прячу тебя. Тогда-то ты и получила этот шрам на лбу: когда побежала к нему и упала. А я… я перестал доставать Керна, хотел подружиться с вами, но он не подпускал меня к тебе. Лишь изредка мне удавалось подсунуть тебе яблоко или зверюшек, которых я мастерил из бумаги. У меня есть фотографии. Портреты детей из приюта. На каждом указаны фамилии и имена, дата поступления. Я совсем не похож на Керна, он светловолосый, как и ты, а его уши торчали, будто два лопуха. Если захочешь, я дома покажу тебе снимки.
