– Мне кажется, или ты слишком привязался к этим мертвым и не думаешь, что, кроме них, тебя есть кому защитить? Или ты уже не доверяешь живым? – Лорд Флейм испытал даже некоторую обиду – он-то находился на стороне живых и не понимал, как какой-то кусок гниющего мяса, да еще и относящийся ранее к простолюдинам, может вдруг оказаться лучше и надежнее его, лорда!
– Да, ты прав, я чрезмерно прикипел к моим созданиям. Я осознаю это и принимаю. Однако же я понимаю, что они не позволят причинить мне вред, их не подкупят и не вынудят угрозами предать меня. Я знаю, что мертвые – мои верные соратники и пойдут за мной вне зависимости от слухов, они защитят мою семью, мою дочь…
– У тебя родилась дочь? – Представить Раяла отцом не так уж сложно, но дочери… Почему-то эта мысль поначалу вызвала улыбку и даже смех, но после Верд вспомнил про Олиру и тут же перестал скалиться – женщины семейства Глейгрим порой становились пострашнее мужчин. Интересно, а Олира все еще в Оффелхолле? Не вернулась ли она к своему ненавистному и скучному супругу? Может быть, она любопытствовала, как дела у бывшего пленника ее семьи? – Ты не говорил. По крайней мере, письмо мне не приходило. Поздравляю, друг! Это прекрасная новость!
– Я пока не стал никого оповещать – война. И рассказывать лишний раз о моей слабости я не желаю. Теперь я бы не хотел распространяться еще более, ведь милорд Зейир Флейм еще не пойман, а значит, пока ничего не закончено.
– Зря ты это. Очень зря! Рядом с тобой есть люди, нормальные, живые, которые о тебе заботятся, и не стоит об этом забывать. Ты изменился с нашей последней встречи, я и не думал, что ты можешь помешаться на своем даре. Смотри на жизнь проще, Раял. И прекрати ограждаться от людей и общения, одиночество еще никому не шло на пользу, а быть с ними, – мужчина ткнул пальцем в сторону одного из молчавших пробужденных соседом воинов, – еще и большую часть времени – плохо. Ты потеряешь себя и превратишься в собственную тень. Тебе хочется быть тенью?
– Разумеется, нет. Ты прав – мне стоит меньше времени проводить в кругу мертвецов, но… Я все еще не могу избавиться от чувства защищенности, которое преследует меня, пока они рядом. Этот дар придает мне уверенности в новом дне.
– А больше этой уверенности должны придавать Эйджлессы, Андерхэды и другие твои вассалы. Да хоть я, в конце концов! Я особенно. Нет, право, Раял, я был поражен увидеть в тебе такие изменения! Ты не разучился думать, но ведешь себя как болван. Озабоченный одной навязчивой идеей, упрямый, ничего не видящий перед собой осел и болван! Не понимаю…
– А у тебя, милорд Верд, все чаще случаются вспышки гнева или тоски. Твое настроение меняется из-за ерунды, как пламя свечи от дуновения ветра. Если ты распаляешься, то долго не можешь остановиться, а порой ты лишь пускаешь во все стороны искры недовольства, и более ничего не происходит.
– Я не понимаю, ты сейчас пытаешься меня обидеть или похвалить? – Верд посмотрел на пламя костра, у которого они сидели. Кроме них, вокруг не было никого: сына Дарона перестали пускать к общим кострам после того, как пламя принялось реагировать на малейшие изменения в душевном равновесии Флейма и потянулось к нелестно высказавшемуся относительно Верда сиру.
Флейм пытался объяснять, что не причинит никому вреда, но ему не поверили. Так повелось, что на вечерних привалах в отдалении разводили костер для двух лордов-врагов, отделившихся от остальных – один по доброй воле, а второй нет. Со временем этот костер стали звать Костром Избранников, а чуть погодя и Костром Изгнанников. Разводить его присуждали как наказание тому, кто более всего провинился в походе, или тому, кто проиграл на дневном привале в кости.
– Я лишь хочу сказать, что и ты сильно изменился. Тебя уравновешивает то, что ты обрел уверенность в себе и узнал себе цену…
– Я узнал?! Да я всегда это знал! – возмутился Верд, а его собеседник, не подумав извиниться, продолжил говорить:
– И я полагаю, что дар влияет в том числе и на некоторые черты характера. Быть может, со временем это сгладится, а быть может – лишь усилится. Я не нашел на этот счет почти ничего и потому могу лишь предполагать.
У Костра Изгнанников разговоры велись каждый вечер, но этот запомнился лорду Флейму наиболее всего. Он и сам замечал, что порой неразумно реагирует, бывало, что за час его настрой менялся на прямо противоположный. Сын Дарона начал подумывать, что чем-то болен. Слова любителя мертвых немного успокоили мужчину.
К концу первого цикла похода Верд окончательно смирился с новой охраной и даже начал вновь находить преимущества в их существовании. Лорд Глейгрим позволил поиграть со своими солдатиками из плоти и повелел им выполнять приказы Верда. Мертвые послушно двигались, танцевали и прыгали, устраивали поединки, протыкая друг друга копьями. Последнее не очень понравилось Раялу, совершенно не понравилось сиру Торджу, который громко высказывал свое недовольство и осуждал происходящее, и весьма приглянулось лорду Эйджлессу. Остальные лорды, все, кроме северянина, также с удовольствием проводили время за беседами, порой они умудрялись поссориться, пару раз дело дошло до драки. Поскольку их армии остались у Кеирнхелла и наверняка расходились в стоящие у границ города и замки, ожидать возвращения правителей или хотя бы весточки от них, лордам пришлось заниматься рукоприкладством без чьей-либо помощи и вспоминать детство, когда каждый учился использовать свои же кулаки.
Со стороны это выглядело забавно и веселило Верда. Он бесстыдно подначивал то одну, то другую сторону, а после наблюдал, как сначала знатные люди дерутся, а после их разнимают рыцари. Флейму не раз казалось, что сир Тордж относится к нему с нелюбовью, если не использовать более сильные выражения, хотя их первое знакомство прошло весьма гладко. Верд подумывал тогда, что рыцарь разглядел в нем прекрасного человека и рад знакомству. Чем была вызвана неприязнь, лорд не понимал, но с каждым днем она лишь возрастала. Может, из-за развлечений?
Командующий, которого назначил регент, много общался с Робсоном Холдбистом. Что он нашел в глуповатом и кажущемся слишком правильным юноше, Верд не понимал. Северянин не ценил шуток, не участвовал в веселье, придуманном Флеймом, и порой имел бесконечно воинственный вид, в остальное время походя на мученика. Это оскорбляло. Раял и тот, хоть и был привередливым и любил вести нудные и скучные разговоры, не куксился и порой позволял себе улыбаться или участвовать в очередных затеях. Уставшие от войны лорды – а из-за удивительного стечения обстоятельств большая часть присутствующих была примерно одного возраста – с удовольствием впадали в детство, от которого и так недалеко отошли: от души развлекались, смеялись, в том числе и над Робсоном, рассказывали веселые истории и делились жизненным опытом. Непримиримые враги из вассалов Флеймов и Глейгримов устраивали недолгие перемирия, чтобы не портить поход. Постепенно путешествие в Санфелл, где всем следовало предстать перед королем и регентом и оправдывать себя, переросло в нечто иное. Никто не боялся расправы. Никто, кроме Холдбиста.
Мертвецов Раяла сначала хотели оставить за стенами города, но после дискуссии, в которую вступил и Верд, защищая своего опасного врага, было принято решение проводить слуг Глейгрима в город, к замку, но не пускать внутрь. Чтобы слишком не пугать жителей, тем более раньше времени, свиту Проклятого короля спрятали в одном из трактиров, разумеется, щедро оплатив беспокойство хозяина. И еще немного накинув за молчание.
