— Ого, — сказала она насмешливо. — Волевой! И сколько сможешь выдержать?
— Хотя бы сутки, — признался я. — Здесь сам воздух пропитан вольностями, свободой, чувственностью, похотью, отсутствием запретов… Пойдем, ты мне по-быстрому покажешь хоть что-нить, что отличало бы Мордант от остальных королевств! А то скажут, что точно я сразу в бордель и пьянку.
Она подумала, сказала задумчиво:
— Что же тебе показать… У вас бывают пивные праздники?
— Кто больше выпьет пива? — спросил я. — Конечно. Но только среди простолюдинов в самых дальних и глухих деревнях.
— Та-а-ак… Я слышала, что у вас всем правит церковь. А можете себе представить, что здесь никто про церковь, Творца, Деву Марию даже не упоминает? И вообще никогда не крестится, молитв не знает?
— Конечно, — ответил я. — Но только среди простолюдинов в самых дальних и глухих деревнях. Когда человек живет, как скот, ему не требуется ничего высокого.
Она запнулась на миг, бросила на меня быстрый взгляд и проговорила после паузы:
— У вас много развлечений? У нас люди все время веселятся. А у вас?
— И у нас, — ответил я. — Но только среди простолюдинов и в самых дальних и глухих деревнях. Там живут, как скоты: поесть и поиграть. Ничего больше.
Она закусила губу.
— Ладно, пойдем. По дороге придумаем.
Когда вышли на улицу, я сразу зацепился взглядом за довольно высокое здание, слишком мрачное, вместо окон узенькие бойницы, пролезет только рука, а первые два этажа вообще без окон.
— Это что-то серьезное, — сказал я.
Она проследила взглядом:
— Да, очень.
— Административное?
— Тюрьма, — ответила она коротко.
Я снова смерил его взглядом, очень даже солидное и строгое по форме, а если учесть, что тюрьма в глубину обычно еще больше, чем в высоту, то да, даже очень серьезное.
— Ты же сказала, — напомнил я, — что преступность искоренена!
— Они все здесь, — ответила она сдержанно. — Даже мелкие карманники.
— Карманники? — переспросил я. — А не проще выпороть и отпустить?
— Чтобы в следующий раз ограбили кого-то всерьез? — спросила она. — А то и убили?.. Нет, лучше сразу.
Я насторожился:
— Что «сразу»?
Она помедлила с ответом, словно не решалась сболтнуть такое, что выставит ее Мордант не в лучшем свете, наконец сказала с вызовом:
— Горожане довольны, а это главное!..
— Погоди-погоди, — сказал я, — ты хочешь сказать, что их сажают сюда навечно?
Она ответила уклончиво:
— Из этой тюрьмы уже не выходят.
Я спросил тупо:
— А почему же… ах да, новых тогда сажают куда? Они друг на друге? Или тут высокая смертность?
Она произнесла сквозь зубы:
— Очень высокая. Но тебе это надо? Давай лучше покажу тебе бордели, где можно предаваться утехам с троллихами, огрихами и даже животными…
— Не хочу, — ответил я. — Люди бывают еще те животные, какая разница?.. А вот пенитенциарная система меня интересует. Она отличается, потому если так уж хорошо, мы могли б позаимствовать и себе такую же! Думаете, зачем я прибыл?
— За разгулом.
— Верно, — признался я. — Неверно сформулировал вопрос. Думаете, зачем меня прислали? Вынюхать такое, что можно применить и у нас. Это называется культурно-промышленный шпионаж для повышения конкурентоспособности общества и статуса короля.
Она поморщилась:
— Ты так говоришь, что хоть сам себя понимаешь?
Я удивился:
— Нет, конечно! А зачем? Я же не себе говорю, а тебе!
Рассказывать она начала очень нехотя, но я слушал внимательно, кивал, похрюкивал с одобрением, что да, именно так и надо, нечего либеральничать, тюрьма не исправляет, а только повышает квалификацию. Сажают мелкого карманника, а выходит матерый грабитель. Сажают обычного грабителя — после отбытия срока на свободу с чистой совестью выходит убийца-извращенец, так уж лучше их сразу…
— Рождаемость здесь на высоком уровне, — подбодрил я ее. — От воплей детворы оглохнуть можно, вот уж кого бы перебил всех до единого… но нельзя, без них нет будущего. Но раз каждая пара приносит около десятка, пусть не за выводок, а за жизнь, то все равно их сколько ни убивай, население будет расти!
Она кивнула, взгляд оставался темным, отстраненным.
— Говорю же, — повторила она, — люди в целом довольны. Всю ночь можно гулять по темным закоулкам, и никто тебя не ограбит. Ну, разве что совсем редко! Правда, потом грабителей все равно находят.
Я спросил заинтересованно:
— Как?
Она сказала сдержанно:
— Не знаю. Да и не должен никто знать.
— Разумно, — согласился я. — Если все будут знать уловки сыщиков, находить преступников будет труднее.
— А то и невозможно, — добавила она.
— Так как же, — поинтересовался я, — происходит очищение общества от преступных элементов? Это очень интересная информация! В интересах гуманизма и человеколюбия ею нужно делиться со всеми, а не скрывать!
Она сказала недовольно:
— Никто и не скрывает, просто об этом не говорят.
— Почему?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Остатки старой дряхлой морали, которую нужно давно стряхнуть? Наверное. Может быть. Не знаю.
У местной пекарни вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом, булочками и сдобными пирогами. Хозяин выставил на улицу и во двор пару столов и стулья, я повел в ту сторону щедрой дланью.
— Присядем, поговорим.
— А в бордель? — спросила она.
— Ты рядом, — повторил я, — какой еще бордель?.. Угощу вином, съедим по пирожному, а ты расскажешь, чего мне остерегаться, чтобы не сложить голову.
Она поморщилась, но кивнула, хоть и с неохотой.
— А с виду ты не такой осторожный, — заметила она.
— Я не осторожный, — сказал я, — просто трусливый.
Я снова отодвинул для нее стул, но на этот раз она приняла как должное, быстро они нам на голову садятся.
Прибежал слуга, я велел подать вина и пирожных, он быстро принес две медные чаши и унесся за вином, а когда прибежал с кувшином в руках, его брови удивленно взметнулись: в одной из чаш уже налито до половины.
Я взглядом велел дополнить, он повиновался, хотя на меня поглядывал несколько странно. Беата ничего не заметила, а я выпил первым, чтобы она потом не проверила, скривился, задержал дыхание и сказал:
— Хорошее вино!
