На следующий день Андрей с Ум стартовали из Бангкока в пять утра, к половине восьмого уже были на побережье, где наняли местного рыбака, чтобы отвез на лодке до монастырского острова.
– Отвезти, конечно, могу, – пожал плечами жилистый таец с густым загаром. – Только на остров вас не пустят. Никого не пускают, кроме монахов, у них даже паломников там не бывает. Больно настоятель строгий. На рассвете мы с мужиками, – он махнул на лодки, в которых копошились другие рыбаки, – привозим пожертвования, еду там, припасы. Монахи благословляют нас с причала, и всё, плывем восвояси. Уж женщине точно нипочем не разрешат…
Но Огневский и Ум настояли, и рыбак стал заводить старый, дребезжащий мотор.
До этой части побережья туризм и бетонная застройка еще не добрались. В деревушках возле устьев рек, у мангровых зарослей и илистых отмелей, тут жили семьи, кормившиеся в основном от моря: ловлей рыбы, крабов и особенно кальмара.
Наверно, поэтому, отчалив от берега, рыбак сделал глубокий вай – молитвенно сложил руки и поклонился бетонной статуе, возвышавшейся на волноломе. Двухметровый кальмар с выпученными глазами глядел сверху на ряды лодок. У его подножья курились палочки благовоний и стояли две бутылки с красной «Фантой» – приношения от местных жителей. Почему-то у современных тайцев считалось, что духи природы очень любят именно этот напиток.
До монастырского острова шли минут сорок. На единственном хлипком причале их уже ждал молодой монах в оранжевой рясе, энергично махавший руками и вертевший головой. Как только лодка пристала, он с тайской гипертрофированной вежливостью начал запрещать им высаживаться.
– Май дай, май дай на кхап! [Нельзя, нельзя! – тайск.] – скороговоркой твердил он. Потом повернулся к Огневскому и проговорил на ломаном английском: – Тулист хиа кэннот! Но-но, соли! [Тулист сюда не мосьно! Нет-нет, исвините! – искаж. англ.]
Ум тоже очень по-тайски, длинно извинилась, но показала удостоверение и стала объяснять про крайне важное государственное дело. Наученная Огневским, на этот раз она не стала сразу упоминать про Шестова и Россию – а то, глядишь, опять все разбегутся.
Монах засомневался, сказал, что нужно спросить настоятеля, и засеменил в храм. Минут десять они ждали в лодке, под взглядом рыбака, означавшим «а я вам говорил».
Наконец на ступенях храма возникла фигура в оранжевом и поманила рукой. Ум договорилась с рыбаком, что тот вернется через полтора часа, и следователи ступили-таки на монастырскую землю.
В храм их, однако, не пустили, а повели в жилой корпус. Разувшись, Ум и Огневский вошли в неприметное двухэтажное строение, где жили и вели свои нехитрые дела насельники монастыря.
– Вон там, за большой дверью, – сказал молодой монашек и удалился.
Ум неуверенно, совсем легонько постучала – было видно, что ей не по себе так вторгаться в священное место. А вот Огневский был в азарте – сейчас тайна может раскрыться…
– Кхао ма [войдите. – тайск.], – сказал изнутри звучный голос.
Они прошли в келью – небольшую, по-спартански обставленную, с очень красивой разноцветной мандалой на стене. Посередине нее стоял человек в рясе.
Это, видимо, и был настоятель. Неожиданно крупный и плечистый для тайца, в толстой мантии, с едва заметным ежиком седых волос вокруг лысой макушки.
Очень пристальные, бездонные черные глаза посмотрели сначала на Огневского, потом на Ум.
«Ну и взгляд… – подумал Андрей. – Очень глубокий, но закрытый. Поди разбери, что там у него внутри».
Ум сделала вай, потом опустилась на колени в земном поклоне. Огневский только вежливо склонил голову.
Вспомнил он отца Николая, с его живостью и порывистой манерой речи – здесь был совсем другой типаж.
Ум молчала, видимо, ждала, когда настоятель заговорит. Тот не торопился.
Андрею не терпелось начать расспрашивать, но он решил пока не вмешиваться – кто знает, как там у тайцев принято общаться с духовными лидерами? Не наломать бы тут дров своим пресловутым «чай лонгом».
– Алай ао? [Что нужно? – тайск.] – сказал наконец монах глубоким басом.
Ум быстро заговорила, в самой уважительной форме, с множеством «кха», излагая суть дела. Дошла и до упоминаний о Шестове и русских.
«Не, – подумал Андрей, – этот точно никуда бежать не станет…»
Лицо монаха не изменилось. Он тем же ровным тоном проговорил:
– И почему я должен тебе что-то рассказывать?
– Эт-то-о очень важное следствие… – робко начала Ум. – Это… ваш долг – помочь полиции и государству.
– Я отказываюсь. Что ты теперь будешь делать? Арестуешь настоятеля?
На Огневского он при этом даже не смотрел, словно его тут вообще не было. Андрея подбивало заявить монаху, что он арестует хоть самого Далай-ламу, если это нужно для следствия. Но пока он сдерживал себя – этот басистый дед сейчас его единственная надежда, горячиться точно не стоит. Пусть буддисты разбираются между собой.
Ум молчала, потупившись. Монах внезапно улыбнулся:
– Я вижу, что нет, тащить меня в участок ты не станешь. Уважение к духовной персоне в тебе осталось, это хорошо. Твой фаранг понимает наш язык?
– Чай кха [да. – тайск.], – только и ответила Ум.
– Кхон Лассия май? [Ты русский? – тайск.] – обернулся старик к Андрею.
Огневский кивнул.
– Я знал, что однажды ты придешь… – медленно пробасил монах. – Много лет каждое утро я просил Будду дать мне силы, помочь не поддаться страху, когда ты явишься. А потом я просить перестал, ибо страх исчез: и перед тобой, и перед чем-либо еще. Я очень стар, и Великое Ничто, которое скоро придет за мной, гораздо страшнее и сильнее тебя.
Огневский наморщил лоб. Может, он что-то путает из-за плохого знания языка? Этот монах ждал и боялся его?..
– Я не думал, – продолжил монах, – что за пятнадцать лет бандиты в вашей стране так изменились: выглядишь ты совсем не страшно… Еще и с полицией нашей сумел договориться. Твоя девчонка ведь действительно оттуда? Я вижу, у нее хорошее сердце, только сильно горячее. Но она точно не лжет.
– Я не бандит, – ответил Огневский. – То есть… Я, может, и преступник по меркам некоторых стран, но не в том смысле, в котором, похоже, говорите вы. Я нанят правительством Таиланда, чтобы найти моего соотечественника, пропавшего вместе с дочерью вашего премьер-министра. Он был как-то связан с тремя людьми, служившими в этом в монастыре пятнадцать лет назад. Их звали Наппадон, Савил и Хинхой. Я должен понять, в чем дело.
Настоятель надолго замолчал. Андрей понял, что размерами и грозно угрюмым лицом тот напоминает ему якшасов, клыкастых великанов, охраняющих небесный дворец Будды. Их статуи часто стоят на входе в монастыри. Среди всех буддийских изображений эти «небесные бойцы» нравились Огневскому больше всего, в их почти комически суровой внешности было что-то близкое ему. При всех разговорах о мире и гармонии свои воины были даже в буддийском пантеоне.
