Объявили посадку на московский рейс. Бизнес-класс сажали вне очереди, но Игорь подождал, пока пройдет бо́льшая часть пассажиров, жадно наблюдая за людьми, гадая об их судьбах.
Внутренне приготовился к очередной телепортации. Из духоты, шума, ожесточенности Израиля к холоду и жестокому милосердию России.
В этот раз кормили на борту на удивление хорошо. Сидения в бизнес-классе одиночные, так что болтать не с кем. Игорь заказал себе вместо десерта хорошего виски и в полузабытьи сидел в кресле с бокалом в руке.
Напряжение и бешеный кураж операции, кончившейся всего два дня назад, еще не до конца угасли. Но сейчас они уже были скорее в теле, чем в душе, которая уже начинала расслабляться и предвкушала веселый московский отдых. А до начала ломки как минимум сутки.
Любимым местом для отпуска русская столица стала недавно и неожиданно. Игорь уехал из страны совсем молодым, много лет жил в Израиле, потом долго мотался по свету, с оружием и без. Про историческую родину почти забыл, пока в Нетании, на побережье Красного моря, в каком-то клубе, не познакомился с Юлей.
С виду она была просто еще одной из русим, еврейских репатриантов из бывшего Союза, как и сам Игорь. Но в отличие от него, приехала не из медвежьего угла, а из Москвы. Игоря привлекла в ней довольно редкая среди иммигрантов черта – Юля терпеть не могла Израиль. Ей все не нравилось, все на земле обетованной казалось тупым и провинциальным.
– Я сваливаю через неделю, – объявила она наконец. – В Москву. Там меня много всего бесит, там безумный бардак, но это бардак роскошный, великолепный. А здесь наоборот – вроде как порядок, но порядок какой-то жалкий. У меня уже и вещи собраны, я в этом Жидостане уже не могу!
Она говорила яростно, с вызовом, но Игорь только пожал плечами. В Израиле ему нравилось, но на «Жидостан» не обиделся. Его вообще никогда не задевали национальные трения. Он ни к одной из наций себя не относил. Он жил не здесь, среди обывателей, а там – в разгар схватки, под огнем. Будь на свете страна Война, он стал бы ярым ее патриотом. А что Израиль, что Россия – это всё из нудной мирной жизни, которая его мало интересовала. Но Игорю очень нравились дерзость и ярость в этой непутевой девчонке.
Их роман был как жизнь – короткий, страстный и бессмысленный, а под конец его Игорь махнул на все рукой и взял себе билет до Москвы, на тот же самолет, которым летела Юля. Они здорово покутили в самом большом, холодном, богатом и разгульном городе Европы. Потом быстро расстались, но Игорь неожиданно полюбил Москву, ее многочисленные развлечения, почему-то особенно сладкие среди ее пугающего величия.
Пробовал он с тех пор и Доминикану, и Таиланд, и Бразилию, даже в Лас-Вегас сдуру сунулся, но с Москвой ничего не могло сравниться. И каждый раз, после очередной кровавой и огненной заварухи, он приезжал сюда. «Москва – мой курорт, – посмеивался он, – русским расскажи – не поверят».
Внизу уже плыло огненное море российской столицы. Игорь с сожалением отдал стюардессе недопитый третий бокал, пристегнулся и стал ждать посадки.
Игорь был очень смелым человеком. Поэтому когда вместо ровного гула шасси, касающихся асфальта, раздался оглушительный скрежет, а потом за стеклом что-то мутно полыхнуло, он не почувствовал страха. Даже когда корпус самолета резко завалился набок, свет погас, в темноте замелькали вспышки, а ремень больно впился в живот, Игорь только сделал глубокий вдох и на секунду закрыл глаза. Сильно запахло чем-то едким, взрывоопасным.
«Пожалуй, я сейчас умру», – подумал Игорь. Ужаса не было, он вообще не боялся смерти, ибо это бессмысленно. Но в голову вдруг полезли совершенно непривычные мысли, а в сердце что-то заныло.
«Сожаление…» – удивился Игорь.
Он вдруг представил себе то, чего никогда не имел и не искал, – какие-то картины обычной мирной жизни, долгие дни с любимой женщиной, чуть ли не дети с домашними животными, елки-палки. Вот это да… Он на секунду опешил, никак не ожидал от себя такой тоски по мещанскому счастью.
Но уже через полсекунды взял себя в руки, прогнал подальше всю эту глупость. И сосредоточился на славном послевкусии от виски, все еще игравшем во рту. Если уж помирать, то не с глупыми сожалениями, а со вкусом благородного напитка на губах, успевших много попробовать…
Но помирать внезапно не пришлось. Вместо пламени взрыва, салон осветили красные аварийные огни, за тонкой стенкой фюзеляжа завизжали сирены. Что-то кричали люди внутри и снаружи самолета.
Прямо над Игорем возникло бледное женское лицо с огромными глазами. Стюардесса, вся дрожа от ужаса, пыталась расстегнуть его ремень.
– Эй, не надо, – спокойно сказал Игорь и сам освободился от ремня. – К выходу идти?
Девушка только ошарашенно посмотрела на него, потом, не отвечая, бросилась в сторону, должно быть, к другому пассажиру.
Сирены ревели все громче, в их вое тонули человеческие крики. Игорь пошел, иногда расталкивая мечущихся пассажиров, к аварийному выходу, уже открытому и дующему холодом.
Ловко выпрыгнул наружу. Кругом было полно людей в форме, все куда-то бежали, орали. Его уже окружили несколько работников скорой, наперебой что-то говорили.
– Я в порядке! – крикнул он на них, и те аж попятились от неожиданности. – В тепло только отвезите.
Потом пришлось посидеть чуть ли не час в санчасти, пройти обследование, подписать какие-то бумаги. Кое-как он добился, чтобы его выпустили в зону прилетов. Хорошо хоть русские менты не привязались с расспросами.
И только уже в такси, скользя по одной из угрюмых асфальтовых петель, слушая, как бьются о стекло сухие снежинки, он задумался: «А что все-таки было бы, если „бах“?..»
Вдруг правы еврейские раввины или русские попы́, и там хорошенько спросят за все, что делал в этой жизни? Игорю тогда, пожалуй, придется несладко. Даже не за то, что столько народу порешил. Обе религии разрешают убивать, если это за правое дело. Игорь всю жизнь так и поступал, хотя «правость» определял исключительно сам. Ближний Восток, Кавказ, Балканы, Латинская Америка, Ближний Восток, опять Ближний Восток… Он всегда выбирал ту сторону, которая ему нравилась больше. Не политически, а по-человечески.
Но для этого ли он сражался? Ради чьей-то «правды» в больших кавычках? Да нет, пожалуй. Просто он не мог по-другому. Кому война, а кому мать родна – только в бою он чувствовал, что живет. Только война давала смысл всему, в том числе и кратким периодам сладкого отдыха. Убери из жизни раж и ярость, что останется?
Он воевал, потому что не мог жить без войны. Но если так, его ли в том вина? Уж если Бог создал его таким, Он сам пусть и отвечает за всю пролитую кровь. Да, странноватое получилось богословие, в котором все удалось свалить на Вседержителя…
Был у Игоря короткий период, когда он изучал разные учения иудаизма. Все они в итоге показались ему абсурдными, но в одной из хасидских школ он познакомился с ребе Гельфандом, веселым и искренним белорусским стариканом. Тот хоть и был одним из столпов в своем направлении, но быстро оставил прямые попытки обратить Игоря в веру. Они просто встречались в те редкие дни, когда религия разрешала раввину алкоголь, и неспешно вместе выпивали. Обоим это очень нравилось.
