Представить было не сложно – он смотрел на эту странную, неуравновешенную девушку, воображал, как она бежит в своей голубой форме, на каблуках, через белую площадь, едва ли не размахивая ножом… Поймал себя на том, что даже перестал скучать от сопливой истории с изменой.
– Ты еще полчаса не открывал… – говорила Настя. – Я думала, это Колька нарочно. Так выбесилась… Жаль, я маленькая, дверь не смогла бы выбить…
Игорь покачал головой. Смешная и глупая человеческая привычка: ревновать и ненавидеть, если тебе предпочли другого. Хотя это ведь всего одна из глупостей, которыми живет человечество. Все люди на свете пребывают в рабстве у бессмысленных, вредных правил: если тебя назвали дураком, нужно обидеться; если тебя не любят, нужно грустить; если тебе грозит опасность, надо бояться. И так далее, и так далее. Причем нет ни малейшей причины, никакого обоснования всему этому. Так просто «надо». И люди сами не видят, как это превращает жизнь в череду идиотских страданий, которых вполне можно избежать.
Сию истину, казалось бы, элементарную, но почему-то недоступную почти никому, Игорь считал главным открытием своей жизни. Просто отвергнуть этот «закон чувств», не реагировать так, как «положено». Не горевать, не ревновать, не бояться, ибо это вредно и бессмысленно. Как только Игорь сделал это открытие, вся его жизнь переменилась, он отыскал мощный источник свободы, покоя и силы, почти неуязвимости. Иногда он в шутку называл это «эмоциональное всемогущество». Ребе Гельфанда хватил бы удар от такой философии, да и не только его, но Игорь был не дурак, чтобы ею делиться.
Открытие пришло не сразу, хотя о чем-то подобном он стал догадываться еще в раннем детстве, в приюте. Похоже, что именно за это, за умение сохранять бесстрастие в любых ситуациях, его и приметил в свое время дядя Володя, скоро ставший для маленького Штерна просто отцом. Слащавое слово «папа» Игорь никогда не любил и перестал использовать уже в детстве.
Но по-настоящему жизнь открыла ему эту истину, навсегда вколошматила ее в голову, когда Игорю было четырнадцать лет.
К тому времени он уже целых три года прожил с отцом, и годы были отличные, самые счастливые во всей жизни. Своя комната в большом коттедже под Биробиджаном, настоящий компьютер, частная школа, где ребят в классе было трое, а не тридцать пять, как раньше, где учителя обращались на «вы».
Отец, правда, был человек нелегкий, угрюмый, мог иногда и взорваться, накричать. Хоть Савельев и говорил, что успешно переродился из члена компартии в бандитского капиталиста, но Игорь видел – боль утраченной веры не давала ему покоя, горела и жгла где-то на дне души.
А еще отец постоянно заставлял Игоря тренироваться. В его программе «выращивания мужика» это было едва ли не главным пунктом.
– Когда мы за комбинат воевали, – говорил отец, – больше всего мне не хватало физической силы. Тощий я был с детства, а там с такими быками приходилось дело иметь, под сто килограмм мяса. На одной силе воли выезжал, да пару раз еле-еле выехал, еще б малость – и не было бы бати твоего. Тебе, Игорёк, так нельзя, крепким будешь расти. У тебя и телосложение от природы получше, а с правильной подготовкой будешь такой боец, против которого никто не устоит.
Так что режим тренировок у Игоря был суровый. Бег, плавание, тренажеры, рукопашный бой – на это уходило гораздо больше времени, чем на учебу. Да и на прочие вещи тоже – отец был очень хороший человек, но сухой, растерявший чувства в жестокой борьбе и несчастной любви. Он просто не знал, как проводить время с сыном, свою заботу и любовь выражал в том, что «делал из него мужика». Игорь это чувствовал и ценил, этого ему было достаточно.
Хотя тренировки сильно утомляли, Игорь все делал добросовестно. Самыми интересными были уроки самообороны: как защититься от человека, от собаки, от нескольких человек… Даже спустя много лет, на взрослой войне, он применял кое-что из того, чему учил его в девяностые на Дальнем Востоке тренер, отставной майор ОМОНа.
Однажды, под конец второго года, когда Игорь уже многое умел, тренер вывез его на бывшее колхозное поле.
– Батя твой настоял, – сказал он угрюмо. – Вообще, такое упражнение только взрослым парням ставят… Но с Савельевым спорить себе дороже.
Из кузова «газели» тренер с помощником выгрузили клетку, в которой сидела огромная волосатая собака грязно-белого цвета.
– Алабай, – сказал тренер, – кавказская овчарка. Трое суток не ела…
Он протянул Игорю большой армейский нож и поставил в метре перед дверью клетки.
– На счет «три» открываю, – сказал он. – Вспоминай, как тебя учили: когда бросится, шаг в сторону, удар в шею.
Игорю тогда изменило всегдашнее хладнокровие. Страшно стало, особенно когда тренер пнул сзади клетку и огромная тварь низко зло зарычала. Игорь сжал зубы, стиснул мокрой ладонью рукоять ножа.
Тренер пнул клетку еще раз, откинул дверцу и отскочил в сторону. Грязно-белая туша с ревом полетела на Игоря.
И ничего, все получилось. Движения, отработанные по сотне раз на чучелах, не подвели – огромная злая псина жалобно заскулила, когда Игорь, уйдя в сторону, вбил нож по рукоятку в толстую шею. На желтую осеннюю траву полилась густая, противно пахнущая собачья кровь.
Смотреть на убитую тварь было неприятно. Игорь поднял глаза, увидел, что тренер стоит совсем рядом, его лицо все в поту.
– Это лишнее, – сказал Игорь, показывая на черный пистолет в руке взрослого. К мальчику уже вернулась всегдашняя твердость. – В следующий раз стойте подальше и не мешайте.
Этот урок тренер с отцом повторили еще несколько раз в течение года. Скоро Игорь привык и уже не чувствовал ни страха, ни отвращения. Собак, правда, он до сих пор терпеть не может.
Отец давал и собственные уроки – о том, как добиваться своего, несмотря ни на что. В основном это были рассказы из его жизни: и коммунистической, и бандитской. Он учил быть одновременно практичным и волевым, где нужно – хитрить, но в том, что действительно важно, стоять на своем до конца.
А больше всего Игорю нравилось дважды в месяц ездить с отцом на охоту. Сам Савельев стрелять нормально не умел, поэтому брал с собой лучшего из знакомых егерей – Егорыча, и тот учил Игоря обращаться с ружьем. А на обратном пути они заезжали в брошенную воинскую часть, где в пустом полуразрушенном тире Игорь практиковался работать и с пистолетом.
Егорыч был бородатый, жилистый, с прищуром, и не промахивался, кажется, вообще никогда. Он был старый друг и соратник отца, еще по партии. Когда великий проект по строительству светлого будущего рухнул, Егорыч не стал вместе с отцом перестраиваться, он махнул на все рукой и поселился в охотхозяйстве посреди тайги, где бо́льшую часть года жил один, кормясь лесом и речкой. Отец был чуть ли не единственным, с кем Егорыч регулярно виделся, по старой крепкой дружбе.
Поездки в тайгу Игорю очень нравились. Азарт охоты, кислый запах пороха, то, как мелькают по сторонам ветки, когда несешься к подбитому зверю, истекающему темной, густой, дикой кровью… В отличие от подлых собак, вольные звери, даже раненые, пахли приятно, необузданной жизнью. Вот это было весело, вот это было по-настоящему!
