После санитарно-магической обработки моего нового жилища староста толкнул прочувственную речь насчёт бонхойско-сонайской дружбы, которая будет и в будущем только крепнуть и развиваться. И о Сонаваралинге, как символе этой самой дружбы. Говорил он в характерном для торжественных и ритуальных случаев витиеватом стиле с использованием огромного количества малоупотребляемых в обыденной речи слов и выражений. Но общий смысл я прекрасно понял. Как и то, что со мной возятся из-за принадлежности к сонаям, с которыми у жителей Бон-Хо не очень простые отношения, остававшиеся для меня не до конца ясными.
Мне опять стало неудобно и захотелось чего-нибудь на-прогрессировать местным папуасам. Но, увы, быт заедал: то обустройство хижины, то ночное общение с очередной гостьей, то работа на общем, так называемом «мужском» поле. Как я понял, свой участок баки и коя каждая семья обрабатывала сама, коллективыми усилиями только регулировали подачу воды на поля. Но неженатые мужчины и подростки из Мужского дома кормились как раз с такого специального «мужского» поля, на котором они и работали. Надо сказать, особого усердия при этом не проявляли, и это поле выглядело по сравнению с семейными участками запущенным и заросшим сорняками. Так что колхоз и в каменном веке демонстрировал свою ущербность перед частным хозяйством. Что и неудивительно, ибо, как и в советском колхозе, «мужской» урожай шёл не напрямую холостякам и подросткам, его выращивающим, а сначала собирался в амбарах в центре деревни, а уж оттуда распределялся старостой, который старался и себя не забывать, и своим прихлебателям подкинуть чего-нибудь. Правда, он действовал, по сравнению с российскими чиновниками, весьма умеренно: бо́льшая часть продовольствия действительно возвращалась тем, кто его вырастил, а какая-то уходила на общедеревенские пиршества. И только совсем немного доставалось старосте и его свите. В итоге наш деревенский босс в основном кормился за счёт личного хозяйства, где вкалывали по большей части его жёны и прочая родня.
Кстати, неожиданно я понял, что уже неплохо понимаю окружающих и могу довольно внятно изъясняться на местном языке. Открытие это я сделал, когда внезапно понял причину внимания со стороны прекрасной половины деревни. Оказывается, «ралинга» означает некое растение с длинным и толстым корнем (используется как пряность). Не знаю, как у сонаев, а у бонхойцев термин этот также является одним из обозначений мужского полового органа – причём не абы какого, а всегда готового к работе. Вот местные девицы и принялись проверять меня на соответствие имени. К каким выводам они пришли, осталось для меня загадкой. Но, судя по тому, что ночные визиты, как я уже сказал, стали намного реже, возлагаемых надежд я не оправдал.
Тут на ум пришло, что «сонав» – это горы, вернее, гора. Ничего себе, меня, оказывается, окрестили Хреном С Горы. Ну, спасибо…
* * *
Сельхозработы временно затихли, девицы почти перестали баловать вниманием. В общем, появилось время для размышлений на тему «Как нам обустроить Пеу».
Итак, что может предложить для облегчения жизни своих новых соплеменников Куверзин Олег Анатольевич, двадцати четырёх лет от роду, выпускник химического факультета по специальности «органическая химия», имеющий за плечами с трудом оконченную военную кафедру, неполный год работы химиком-криминалистом в областном УВД и две недели командировки на Кавказ, где и напоролся на автоматную очередь? А получается, практически ничего. Все мои познания в области химии оказывались малоприменимы в условиях то ли палеолита, то ли неолита (интересно, чем они отличаются): теоретически я мог попробовать наладить выплавку меди или железа, но совершенно не знал нужных минералов; огромный багаж информации по органической химии был бесполезен без кучи реактивов и разнообразного оборудования. Даже самогонный аппарат, чтобы с тоски и безнадёжности напиться, в моём нынешнем положении соорудить невозможно.
Идея получения металлов выглядела наиболее осуществимой – при условии, если я найду сырьё. Тогда можно в массовом порядке облагодетельствовать моих папуасов металлическими орудиями. Импортное оружие на глаза попадалось, а вот импортные лопаты или мотыги чего-то нет. А деревянной палкой-копалкой и костяной тяпкой работать – удовольствие ниже среднего, успел уже убедиться на личном опыте.
Для металла нужны, во-первых, руда, во-вторых, уголь. С углём проблем быть не должно – древесный будем выжигать. А вот с рудой…
При отсутствии познаний в минералогии я решил действовать методом перебора. И принялся лазить по окрестностям, подбирая камни, которые, по моему мнению, могли оказаться рудой. Попутно пробую вспомнить всё, что знал когда-то о рудах металлов. На ум приходили только бурый и магнитный железняки из железных да малахит из медных. Это оксиды. Вроде бы должны быть ещё сульфиды. Но внешний вид искомых минералов я представлял себе весьма приблизительно: малахит должен быть зелёным или голубым, железняки – бурыми, коричневыми или красными.
Через неделю шатания по окрестностям Бон-Хо я натаскал к своей хижине кучу камней. И приступил к их обжигу на костре, разведённом возле дома. Особых успехов добиться не удалось: часть потрескалась на огне, часть внешне не пострадала.
Пару дней я пребывал в депресняке по поводу неудачи. Потом вновь начал думать. Вероятнее всего, дело в низкой температуре: если память мне не изменяет, дрова дают от силы пятьсот градусов, а металлы восстанавливаются и плавятся… Так, напряжём мозги. Железо – не то при полутора тысячах, не то при тысяче семистах, медь на несколько сотен градусов ниже. Вот такую температуру и нужно обеспечить. А кто у нас в деревне лучше всего разбирается в нагреве? Правильно, гончар. Вообще-то поделками из глины занимались в Бон-Хо многие, но только Понапе, пожилой хмурый мужичок, сильно припадающий на правую ногу, был признанным специалистом своего дела, по крайней мере, большая часть деревни при нужде в посуде обращалась именно к нему.
На моё желание освоить гончарную науку Понапе посмотрел мрачно, пробурчал что-то себе под нос и махнул рукой – давай, мол. Впрочем, уже через пару дней его отношение ко мне стало поприветливей. Видимо, оттого, что на фоне других учеников гончара я выглядел если не гением, то подающим надежды.
Всего на основательно загаженной и вытоптанной поляне, лежащей в нескольких минутах ходьбы от последних хижин деревни, тусовалось в пределах десятка индивидов всех возрастов. Из них двоих можно было отнести к самостоятельным мастерам, которые вместе с Понапе пользовались печами и прочим, но при этом то и дело спрашивали совета хромого. Ну и в отличие от не имеющего семьи Понапе они не торчали в мастерской под открытым небом с утра до вечера. Ещё некоторое, не совсем определённое число ошивающихся принадлежало, если так можно выразиться, к керамистам-любителям – эти приходили обычно раз в два-три-четыре дня. Ну и собственно ученики – два паренька лет пятнадцати и девчушка примерно такого же возраста. Эта троица в основном паслась возле Понапе, пытаясь постичь тайны гончарного ремесла. Получалось у них, особенно у пацанов, не очень хорошо – не то по причине отсутствия педагогических талантов у хромого, не то в силу собственного раздолбайства.
