– Бегом!!! – бешено заорал я. – На этих urodov! – протянул я руку в сторону методично продолжающих посылать стрелы врагов. – Строй, nah! Потом восстановить!
Воины рядом со мной принялись повторять мою команду.
Вряд ли бег наш продолжался слишком долго, но мне эти минуты показались вечностью, наполненной криками боли и предсмертными хрипами «макак». Ну всё, добрались до этих уродов. Лучников прикрывала цепочка воинов, вооружённых топорами и палицами, но мои бойцы, разъярённые небывалыми доселе потерями, смели заслон моментально и наконец принялись за тех, кто только что убивал их друзей и соратников.
Я только и успел отдать команду Гоку, который всё это время находился рядом и прикрывал с парой своих разведчиков «пану олени»:
– Этих не всех убивать. Оставить парочку живых. Оружие не ломать, собрать и сохранить. Отдать нашим раненым, пусть несут в лагерь.
Кстати, лучников было шестнадцать: как отчитался через пару минут Гоку, найдено именно шестнадцать «этих штуковин», из них три брошенных (владельцы удрали), остальные сняты с убитых или отобраны у пленных, которых четверо – двое туземцев (начальник разведчиков сказал: «наших»), двое заморских чужаков.
Ладно, всё остальное потом. Потому что на нас с трёх сторон навалились враги. С четвёртой же собрались остатки сотни Тономуя, которые, как оказалось, никуда не делись, а бежали за нами. Гвозди бы делать из этих людей – глядишь, каменный век у местных давным-давно уже закончился бы.
Навскидку из моего ударного отряда выбыло не меньше четверти. И это всего за десять–пятнадцать минут пребывания под обстрелом лучников. Ну ничего, сейчас пойдёт игра по нашим правилам. Главное, чтобы у противника больше не было подобных сюрпризов. «Макаки» сбили щиты в стенку, ощетинились копьями, засвистели выпускаемые пращниками глиняные кругляши (а ведь когда нас осыпали стрелами, мало кто вспомнил о нашей собственной «артиллерии» – недоработка, надо будет при разборе сегодняшнего боя на будущее заострить на этом моменте внимание).
Сперва мы медленно отступали под натиском многократно превосходящих в численности врагов, не забывая активно колоть их и рубить, так что теснящие наш строй воины Кивамуя шагали по трупам своих товарищей. Потом правый фланг неожиданно перестал испытывать давление, вместо этого там завертелось коричневое месиво из ожесточённо режущих друг друга тел. Немного погодя и с другой стороны подошли «наши». Теперь «макаки» (к которым я теперь автоматом причислял и прочих) перестали пятиться и перешли в наступление, равномерно и монотонно перемалывая врагов. Слева, кстати, нарисовались воины Сопу и Хоропе, уже не раз выполнявшие роль поддержки работающих фалангой «макак» и в походах на рана с сувана, и в боях в Кехете. Так что за тот фланг можно было не беспокоиться.
Да, сегодняшняя победа далась тяжело: только в моём отряде почти полсотни убитых, очень много выбывших из строя на неопределённый срок раненых (и не факт, что кое-кто из них не умрёт в ближайшие дни). Во всей нашей армии счёт погибшим идёт на сотни. Врагов, конечно, полегло ещё больше, и поле боя осталось за нами, но назвать викторию сию полной трудно: Кивамуй сумел отступить, сохранив значительную часть личной дружины из тенукских регоев.
Искали раненых и хоронили убитых весь остаток дня победы, да так и не закончили. Забегая немного вперёд, скажу: управились только через два дня. Мой отряд, правда, нашёл всех своих до полной темноты. Всего в итоге из трёхсот семнадцати воинов, шедших в бой под моим началом утром, погибло пятьдесят человек, ещё пятьдесят четыре в ближайшее время не смогут встать в строй, из них почти половина может остаться калеками на всю жизнь. Самое удивительное, я отделался парой царапин и синяком на всю левую руку, которая принимала на себя все удары по щиту.
Что до трофеев, то металлического оружия в руки моих бойцов попало больше трёх десятков топоров и немногим меньше мечей и кинжалов. Причём на этот раз я наплевал на прежние договорённости и всё это богатство объявил только нашими трофеями. В итоге дополнительными боевыми топориками и тесаками вооружились даже некоторые из копейщиков, да и троим сунийцам из восьми оставшихся после сегодняшнего дела в строю досталось современное, по местным меркам, оружие, правда, не заморское, а продукция моей собственной мастерской, попавшая на запад. Ну и, разумеется, шестнадцать единиц стрелкового холодного оружия, именовавшихся в моём старом мире луками.
В целом по нашей армии, как я уже упомянул, погибших и раненых было по несколько сотен. О вражеских сказать затруднительно. Единственные, кто подсчитаны, – это попавшие в плен: три сотни, поголовно с ранениями, зачастую тяжёлыми. А поскольку о них особо никто не заботился, то пленники постепенно присоединялись к своим убитым товарищам: буквально у меня на глазах умер почти десяток бедолаг. Повезло только тем, у кого среди воинов Рамикуитаки нашлись родственники или знакомые, – такие счастливчики автоматически превращались из немалоценных, но обременяющих победителей военнопленных в гостей на поруках, которыми шаманы-лекари занимались наравне со своими воинами.
Ну и тем четырём лучникам, попавшим в цепкие руки Гоку, тоже, можно сказать, повезло. Мои орлы, когда тех вязали, разумеется, хорошенько их отделали, да так, что один из стрелков-туземцев теперь лежал, не приходя в сознание. Остальные тоже выглядели как отбивные на средней стадии обработки молотком, но отвечать на вопросы были способны.
Ещё один лучник, из местных, в общем-то не представлял особого интереса – он был младшим братом одного из текокских регоев; месяц назад, когда только закончили собирать урожай коя, типулу-таки велел собрать молодых воинов из числа родственников своих дружинников и отдал их под начало чужака Тагора, который был постарше, для обучения стрельбе из луков; всего в отряде было двадцать человек (ага, значит, четверо лучников ухитрились убежать с оружием), из них пятеро вохейцев; почему чужаки согласились помогать Кивамую, он не знает.
Вот двое светлокожих – другое дело. Особенно главный инструктор по стрелковой подготовке и командир лучников. Тонкими чертами лица и орлиным носом он походил на Баклана и Сектанта, но волосы у него были не курчавыми, как у вохейцев, а лишь слегка волнистыми, причём не такого жгуче-чёрного оттенка, а чуточку посветлей, как и кожа. А глаза вообще серо-голубые. Но этот пленный заинтересовал меня, конечно, не антропологическими характеристиками.
Манеры выдавали в нём человека бывалого и много повидавшего. Сперва, разумеется, Тагор, немного отойдя после побоев, нервничал и напрягался, когда кто-нибудь из «макак» подходил проверить крепость пут или просто направлялся в его сторону: было это не очень заметно, но внимательному наблюдателю вполне понятно. Однако, поняв, что пленников никто не собирается немедленно резать на куски, расслабился, с подчёркнутым равнодушием хлебал воду из обрубка бамбукового ствола, подносимого к лицу, а в остальное время то пробовал дремать с закрытыми глазами, то с видимым интересом наблюдал за повседневной жизнью нашего отряда, делая это, впрочем, крайне осторожно.
Я немного поизучал его со стороны. Вроде довольно спокоен, насколько это вообще возможно со связанными за спиной руками и то и дело возникающими в поле зрения свирепого вида дикарями, сидит тихо, изображает полную покорность судьбе, старательно отводит глаза, когда кто-нибудь на него смотрит. Но когда я встретился с ним взглядом, у меня сердце едва в пятки не ушло: это же глаза матёрого убийцы! Среди местных папуасов даже деду Теманую с покойниками Ратикуитаки и Огорегуем до него далеко.
