Вообще, как я понял из рассказов Тунаки и Итуру, рабство в здешних цивилизованных странах не сильно распространено, в отличие от Древнего мира Земли. Бо́льшая часть эксплуатируемого населения принадлежала к различным низшим кастам, система которых образовывала своеобразную лестницу: наверху находились высокорожденные – цари, правители провинций или вассальных княжеств, местные «сильные мужи», подчиняющиеся провинциальным князькам или напрямую царям, а также жреческая верхушка; ниже стояли касты воинов и рядовых жрецов, ещё ниже – несколько каст свободных крестьян-общинников и городских ремесленников, платящих подати и налоги. В самом низу располагались «сироты».
Первоначально, как следовало из употребляемого моими информаторами пеуского слова, означающего человека, лишившегося всей родни до десятого колена (типа русского «круглый сирота»), к ним относились либо изгнанные из общин или лишившиеся поддержки соседей за какие-либо преступления или прегрешения, либо члены уничтоженных войнами или природными обстоятельствами общин, вынужденные идти на поклон к соседям. Но в последнее время «сиротами» становились за неуплату налогов или долгов перед ростовщиками, причём иной раз целыми деревнями. Кроме этого, нередко «сильные мужи», то есть знать, стремились «засиротить» всю округу, насколько хватало военной силы или покровительства царя или наместника, обзаводясь таким образом полурабами-полукрепостными. В «сироты» же обычно записывали и основную массу пленных. Рабы же, в привычном мне смысле слова, в Вохе в основном относились к домашней прислуге и наложницам.
Что до торговцев, то они в этой пирамиде были где-то сбоку: на местных рынках по мелочи работали в основном представители свободных низших и средних каст, а среди крупных негоциантов, занимающихся в том числе и международной торговлей, имелись и высокорожденные воины, и храмовые жрецы, и разбогатевшие выходцы из низов, и даже «сироты». Последние обычно из тех, кто находится под покровительством «сильных мужей», причём иной раз подобные «богатые сироты» на самом деле служили лишь ширмой для своих хозяев.
– Узнай, сколько лет он ещё должен работать на Того, Кто Ходит Между Деревнями И Меняет Разные Вещи, – велел я.
Баклан перевёл. Выслушав тузтца, ответил:
– Ему осталось ещё больше девяти дождей.
– Спроси у него, что он будет делать, если я отпущу его?
– Ты на самом деле хочешь отпустить этого тузтца? – с недоумением посмотрел на меня вохеец.
– Спрашивай! – повторил я с нажимом.
Баклан послушно обрушил на пленного поток шипящих и гортанных звукосочетаний. Тот о чём-то переспросил. Мой переводчик раздражённо ответил. Тагор озадаченно переводил взгляд с меня на Итуру. Потом, мрачно усмехнувшись, заговорил. Баклан слушал, не перебивая.
– Тузтец говорит: «Если вашему вождю хочется моей смерти, то пусть прикажет вот этому воину, чтобы он заколол меня», – кивнул вохеец на Гоку. – «Зачем издеваться. Он же сам знает, что вокруг столько людей, чьих родственников убили (непонятное слово, видимо обозначающее стрелу или стрелы), посланные моей рукой».
– Скажи ему, что у нас не принято держать людей в плену так долго, как в Вохе и Тузте. Зато принято уважать храбрость в бою. Воины из других отрядов могут желать его смерти. Но пока он с моими людьми, то может не опасаться за свою жизнь.
Баклан принялся старательно переводить. Тагор слушал с недоверчивым выражением на лице.
– Он говорит… – Итуру замялся. – Что не понимает, почему ты готов отпустить его.
– Скажи, что мне интересно слушать рассказы о других землях. А когда рассказчик делает это не из-под палки, то получается интереснее и веселее. Ну и, конечно, я хочу научиться сам и научить своих людей пользоваться его оружием, которое позволяет убивать врага издалека.
Пленный, выслушав мой ответ в переводе, усмехнулся. О чём-то спросил вохейца, на что получил короткий ответ, в котором, как мне показалось, прозвучало моё имя. Затем он, гордо приподняв голову, начал размеренно говорить.
– Тагор из рода Тхшелу клянётся Тхшелу-Мешшсом, – (так, по крайней мере, восприняли мои уши), – прародителем своего рода, и Ншешбу-Хшкушшсом, повелителем громов и молний и покровителем воинов, – начал в этот раз переводить Баклан, не дожидаясь окончания речи, – в том, что не причинит никакого зла или ущерба вождю Сонаваралинге и его людям как своим действием, так и своим бездействием. Ещё Тагор из рода Тхшелу клянётся, что не сбежит от вождя Сонаваралинги и его людей. Взамен Тагор из рода Тхшелу просит оставить в живых троих воинов из его отряда, которых люди вождя Сонаваралинги взяли в плен вместе с ним.
– Итуру, скажи, что я и не собирался убивать их, – ответил я и добавил, оборотясь к Гоку: – Развяжи чужаку руки. Только приставь к нему пару воинов поопытнее и держите пока отдельно от остальных из его отряда. Ну и пусть покормят и дадут напиться. И ему, и остальным троим.
А Баклан что-то совсем бледный стоит. Как бы не свалился прямо на месте.
– Всё, на сегодня хватит. Итуру, отправляйся отдыхать. Твоя рана опасней, чем казалось. Гоку, пошли кого-нибудь в Хопо-Ласу за старым Тунаки, чтобы он переводил разговоры с этим чужаком, пока Итуру будет поправляться после ранения, – распорядился я.
Разведчик-текокец тут же кликнул несколько ошивающихся поблизости бойцов: пара из них, моментально сориентировавшись, подхватила под руки моего многострадального переводчика, помогая ему доковылять до лежбища. Ещё трое, повинуясь короткому, но ёмкому распоряжению Гоку, грамотно окружили Тагора. Тузтец, как ни в чём не бывало, пошёл туда, куда его увлекли сопровождающие. Лицо лучника при этом сохраняло философскую отрешённость и полное безразличие.
Глава 15,
в которой герой сначала своим колдовством наполняет боевым духом сердца своих воинов и внушает великий ужас врагам и небывалое уважение союзникам, а в конце осознаёт своё полное бескультурье
Утро было ясным, как и накануне, в день сражения. Но настроение моё отнюдь не соответствовало прекрасной погоде. Полсотни уже остывших трупов, бывших менее суток назад бойцами моего отряда, требовали погребения. За ночь к ним прибавилось ещё четверо и среди них Тоборе, сын Боре. Его тело лежало крайним в длинном ряду мертвецов. Навсегда застывшие глаза, заострившееся серое лицо – мало что напоминало теперь жизнерадостного толстяка с наследственной бегемотообразной физиономией.
Я шёл вдоль погибших: любящий увильнуть от работы рассказчик занятных историй Текоро; Тинопе, решившийся променять на войну нудную жизнь сунийца-гане; Рагилуу, дальше всех стрелявший из пращи; коротышка Паки-хики, служивший объектом не всегда беззлобных шуток со стороны товарищей. Всех уравняла смерть: бонхойцев и сонаев, ганеоев и дареоев, потомственных регоев и земледельцев, всего несколько месяцев назад влившихся в ряды «пану макаки». Облепленные мухами раны, ставшие чужими мёртвые лица – всё это несправедливо и нелепо. Но это так.
Я поймал на себе взгляд Тагора, цепкий и изучающий, когда он думает, что его никто не замечает. Тузтец благоразумно отвёл глаза. Двое «макак» маячили у лучника за спиной.
