Мой помощник ускорил отбиваемый ритм.
– А вы, живые! – обратился я к своим бойцам, резко оборвав грохот.
По рядам «макак» и прочих приравненных к ним пошло шевеление – многие вздрогнули от испуга или неожиданности, лишь некоторые сумели сохранить невозмутимость.
– Я, Сонаваралинга, сын Танагаривы, тот, кто был поглощён морем и вернулся в мир живых, тот, с чьего тела Тобу-Нокоре, Владыка моря, смыл все отметки о родстве, возрасте, деяниях и поступках, тот, кто вынимает душу из тела и возвращает её обратно (при этих словах я уловил некоторый сбой в ритмичном отстукивании Длинного), тот, кто лишает жизни противящихся моей воле, тот, кто освобождает души давно умерших из камней и даёт людям Сонава и Бонхо прочные топоры, ножи и копья, тот, кто побеждает злых духов, насылающих болезни, я, Сонаваралинга, забывший своё прошлое и живущий заново, заклинаю землёй, водой, воздухом, огнём и кровью ваших товарищей, павших в боях. Заклинаю и провозглашаю отныне: нет среди вас, живых, ни соная, ни бонхойца, ни суне. Все вы – «пану макаки», и «пану макаки» – вы все!
При этих словах четыре воина поднёсли факелы к сложенным по углам сцены дровам. А я макнул палец в содержимое горшка и провёл по лбу ближайшего ко мне раненого со словами:
– Куупару, отныне ты не бонхоец, а «пану макаки», и племя твоё «пану макаки», а не бонхо.
Обойдя передний ряд, принимаюсь за второй, потом за третий и четвёртый, сопровождая свои манипуляции всё той же фразой. Не пропустив никого из двух с лишним сотен бойцов, не делая различия между формальными членами нашего братства и теми, кто просто бился с нами бок о бок в последних боях, не забыв и о той четвёрке, что так и стояла возле зажжённых ими костров, я эту часть процедуры закончил на Длинном.
– Кровью ваших погибших товарищей, что сейчас сохнет на ваших лицах, той кровью, что пропитала землю Текока, той кровью, что запеклась на ранах, живых и мёртвых, заклинаю вас всех! Отныне все вы станете как один и каждый станет всеми. И будут «пану макаки» биться как единое целое, и будут наши мёртвые стоять в одном ряду с живыми, и будут мёртвые всегда рядом с живыми, и будут они прикрывать живых, как живые прикрывают в бою друг друга! И будут мёртвые, кровь которых сейчас на лицах живых, порукой тому, что сердца живых всегда будут гореть храбростью и яростью к врагам, и будут сердца живых наполнены верностью Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве и её будущему потомству! А если кто из корысти, трусости или по какой иной причине предаст нашу покровительницу или своих товарищей из «пану макаки», то прольётся на него гнев духов погибших героев, и умрёт он в страшных мучениях, и имя его будет проклято навеки, и душа его будет, пока возвышается из моря Пеу, пребывать сразу и в трупе, и в трупных червях, и будет он жрать сам себя и гнить сам же заживо! – Замолкаю на минуту, потом выплёскиваю остатки крови в костры: – Кровь смешалась с огнём, дым улетел в небеса, зола лежит на земле, водой её смоет в ручей! Но огонь, горящий здесь, войдёт в каждого из «пану макаки», и будет гореть в ваших сердцах, и будут они преисполнены храбрости и верности друг другу и Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве!
В наступившей тишине я разбил медным топориком пустой горшок и бросил по нескольку осколков в каждый из костров. Руки мои были испачканы кровью (на самом деле не человеческой, а птичьей, ради которой рассталась с жизнью парочка конури). На глаза попался пленный лучник. В общем-то, я его видел во время обряда, даже проходил рядом, когда мазал лица приставленных к нему «макак» и Сектанта. Но тогда было не до тузтца. Теперь же я обратил внимание, что пожилой вохеец что-то тихо говорил Тагору, наверное, пробовал объяснять смысл творящегося действа. Остановившись возле чужака, приказываю Тунаки:
– Ты будешь переводить мои слова этому тузтцу.
Сектант послушно кивнул.
Быстро окрасив лучника кровью от лба до подбородка (тот от неожиданности дёрнулся было от меня, но двое сопровождающих-караульных подпирали его сзади), я громко, тщательно проговаривая каждое слово, произношу:
– На тебе, Тагор из рода Тхшелу, кровь воинов из братства «пану макаки». Но действовал ты не по своей воле, а по воле Того, Кто Ходит Между Деревнями и Меняет Разные Вещи, которому задолжал ты свою жизнь и свободу. Кровь людей «пану макаки» смыла с тебя все прежние клятвы. Потому я заклинаю духов огня и воды, чтобы они приняли на себя кровь «пану макаки», пролитую тобой. А кровь «пану макаки», пролитая тобой, Тагор из рода Тхшелу, заклинает, что отныне ты сам будешь «пану макаки», и будешь служить Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве, как и полагается участникам нашего братства.
Сектант старательно перевёл мой экспромт. Тузтец демонстрировал невозмутимость, но к концу перетолмачивания речи видно было, что процедура на него подействовала не хуже, чем на туземцев.
Дождавшись, пока пожилой вохеец закончит перевод лучнику, объявляю:
– Я всё сказал. Помните, отныне духи погибших товарищей всегда будут стоять в наших рядах. И будут помогать в благих делах и карать за дела дурные! А сейчас предстоит предать земле тела наших братьев, павших в бою.
В наступившей тишине «макаки» – как старые, так и новые – принялись перетаскивать тела к широкой траншее глубиной в человеческий рост и осторожно спускать их на дно.
Население Пеу предпочитало своих покойников погружать в воду или оставлять на открытом воздухе, чтобы потом собрать кости, очищенные от плоти, раздробить их в мелкие кусочки и закопать где-нибудь под полом хижины. Но в походных условиях соблюдение правильного обряда погребения мало выполнимо. Кроме того, из соображений гигиены я был намерен всеми силами бороться с традиционной практикой «захоронения»: в своё время немалым шоком для меня оказался тот факт, что все берега Боо были густо утыканы уходящими под воду деревянными помостами, к которым крепко привязано множество трупов в разной степени разложения. Видел я такое и на озере Со. Да и на Малой Алуме тоже доводилось натыкаться на папуасские кладбища. Так что я с ходу придумал магическое объяснение, почему участники братства «пану макаки» должны предаваться земле: дескать, коль служим мы верой и правдой правительнице всего Острова, то и после смерти должны попадать в землю, над которой властвует Солнцеликая и Духами Хранимая. Мои орлы, полные верноподданнических чувств и рыцарских заморочек, версию своего «пану олени» проглотили без раздумий и с энтузиазмом выкопали достаточных размеров братскую могилу.
Когда последнего из павших бойцов спустили в яму, пришлось выдержать спор с «макаками», готовыми отдать своим причисленным к духам товарищам, которые отныне будут защищать и охранять нас, лучшее оружие. Убедить разделить оружие убитых между уцелевшими удалось только после моего обещания, что в руках мертвецов деревянные палицы будут бить точно так же, как бронзовые топоры в руках живых. Ради пущего спокойствия подчинённых я вынужден был прочитать длинное буриме из сохранившихся в памяти отрывков из пушкинской «Песни о Вещем Олеге», стивенсоновского «Верескового мёда» и «Нас водила молодость» Багрицкого. Местами, где не помнил, нёс отсебятину. Для верности повторил все вспомнившиеся строки по два-три раза в разной последовательности. Закончил же летовскими «Солдатами не рождаются». Здесь, над лежащими на дне не закопанной ещё могилы боевыми товарищами, эти стихотворные строки были наполнены самого глубокого смысла. И на меня накатило…
