– А кто обрабатывал эту землю при Рохопотаки? – задал я вполне резонный вопрос: вряд ли народ шёл в регои, чтобы кроме военной службы наместнику ещё и землю мотыжить.
– Вскапывать землю и засаживать поле нашим семьям помогали выделяемые жителями Мар-Хона люди. И выкапывать баки также приходили помощники, – ответил Ванимуй. – А между посевом и уборкой урожая за посадками ухаживали «негости».
– Кто? – И само слово «гости», и частица отрицания по отдельности были понятны. Но их сочетание воспринималось как некая нелепица.
Хонский регой, тяжело вздохнув, принялся за объяснения.
Постоянного населения, принадлежащего к одной из четырёх общин, которые и образовывают Мар-Хон, проживает чуть более тысячи семей, или восемь с небольшим тысяч человек. Но кроме полноправных жителей, обладавших правами на пользование полями и прочими угодьями, здесь постоянно толклось немало пришлого люду, в основном, конечно, с разных концов Хона и Вэя, но, в общем-то, попадались обитатели всех областей Западной равнины и прилегающих к ней глухоманей вроде Огока или Талу, да и сонаи не были здесь совсем уж в диковинку.
Конечно, каждый приходящий в административный и по совместительству торговый центр побережья автоматически считался гостем, как и путешественник в любой другой части Пеу. Однако, если где-нибудь в Бонхо или Ласунге чужак мог рассчитывать на гостеприимство хозяев в течение месяца, а при хорошо подвешенном языке и умении складно и красиво рассказывать о своих похождениях – и дольше, то мархонские Мужские дома крышу над головой и кормёжку предоставляли гостям лишь на пару-тройку дней, максимум на неделю. И никакие таланты вешать лапшу на уши не помогали – темнокожие, вечно галдящие и куда-то спешащие (ну, это только на фоне жителей более глухих мест Пеу, в моём прошлом жизненный темп был всё же повыше) портовые обитатели, может, и походили больше на воробьёв или грачей, чем на на соловьёв, но баснями долго их кормить не удавалось всё равно.
Обстоятельства, приводящие их в морские ворота Пеу, были самые разные, равно как и время пребывания в Мар-Хоне. Кто-то заглядывал на несколько дней обменять свои товары на местные или, если повезёт, на заморские, поглазеть на чужаков и большие корабли, попить браги с мархонскими дареоями, а потом отправиться домой. Но были и те, кто намеревался задержаться здесь и подольше: прячущиеся от оставшихся на родине кровников или иных жаждущих мести; поссорившиеся с роднёй или земляками, наконец, квалифицированные ремесленники, которым было тесно в родной деревне с её узким рынком сбыта.
Соответственно целям визита и правовой статус «понаехавших» был различным. Пришедшие по торгово-обменным делам или просто из любопытства, погостив, отбывали восвояси. Жители деревень Хона и Вэя теоретически тоже могли пользоваться гостеприимством местных бесконечно – в обмен на готовность в любой момент принять посетителей из Мар-Хона у себя дома. Гончары, татуировщики, мастера по дереву или совсем уж узкие специалисты по строительству лодок либо изготовлению ритуальных барабанов, как правило, с удовольствием принимались той или иной общиной в качестве «почётных гостей» со всеми вытекающими из этого правами на защиту со стороны хозяев и ответными обязанностями.
Да и необладающие востребованными ремесленными специальностями чужаки издалека зачастую вливались в местный социум: для этого нужно было просто продемонстрировать хозяевам, что ты не полное чмо или не какой-нибудь отморозок, которого для спокойствия лучше прибить, ну и готов не только байки травить да брагу в глотку заливать, но и работать. Конечно, отношение со стороны окружающих к пришельцу будет не очень дружелюбным – по местным понятиям полноценными людьми считаются только принадлежащие к своей общине или те, кого опасно трогать, вроде регоев или моих «макак». Но при желании и правильном поведении через несколько лет такой чужак воспринимался коренными мархонцами как вполне привычная и не раздражающая деталь пейзажа, а если ещё и породнится с кем-нибудь из местных, то и вовсе становится своим в глазах окружающих.
Подобное отношение к чужакам, в общем-то, типично и для всего остального Пеу. Но в Мар-Хоне с его постоянным мельтешением пришельцев из ближних окрестностей и дальних краёв, помимо обычных для иных мест «гостей», «почётных гостей» и «гостей, ставших своими», как-то само собой скапливалось немалое количество всякого отребья. В более патриархальных уголках, к каковым можно отнести весь остров за пределами порта и его ближайших окрестностей, подобных граждан, не способных или не желающих как все нормальные люди ковыряться в земле и не обладающих оценёнными окружающими ремесленными или воинскими умениями, либо содержали сердобольные родственники, либо, если данные индивиды вели слишком шумный и асоциальный образ жизни, рано или поздно отправляли кормить рыбу в ближайший подходящий для этого водоём. В продвинутом же на фоне окружающих деревень Мар-Хоне все эти «хулиганы, тунеядцы и алкоголики» превращались в «негостей», которых, с одной стороны, и убивать не за что, а с другой – кормить задарма никто не желает.
Так что мало-помалу возле порта образовались местные трущобы, представляющие собой скопище убогих шалашей или просто навесов из веток, травы и морских водорослей. Ванимуй даже попробовал показать мне обиталище папуасских люмпенов, тыча пальцем куда-то в то место, где сливались в одно целое воды Широкой Алуме и морского залива. Я, правда, ничего не смог толком разглядеть за дальностью, хотя сегодня было пасмурно и заходящее в море солнце не било в глаза, – какое-то скопище построек, отделённое от основной массы мархонских хижин широким пляжем, усыпанным скорлупками-лодками и нитками – рыбацкими сетями.
Сколько точно обитало там народу, хонец сказать затруднился, но несколько сотен набиралось точно, хотя до тысячи не дотягивало сильно. Кормились они самыми разными способами. Откровенным криминалом, учитывая первобытную простоту здешних нравов, занимались немногие, хотя мелкими кражами с полей мархонских обитателей не брезговало большинство населения местной «нахаловки», и пойманных даже били не очень сильно. Но основным источником существования для этих не то «отверженных», не то «униженных и оскорблённых», кроме огородов, разбитых на всех подходящих клочках, на которые не претендовал никто из полноправных граждан Мар-Хона, да сбора морской живности на мелководье и рыбалки с берега, были разного рода услуги добропорядочным жителям и гостям портового поселения – показать вновь прибывшему дорогу до нужного места, помочь вытащить лодку или корабль на берег, разгрузить судно с уловом или заморским грузом и прочее. Оплату брали, за отсутствием у папуасов денег, натурой – несколькими корнями коя или баки, парой пальмовых лепёшек да куском рыбы.
Вот эти-то предшественники пролетариев и ухаживали за полями в промежутках между посадкой и уборкой урожая. Причём, учитывая постоянный характер работы, желающие подвергнуться данной экономической форме эксплуатации выстраивались в очередь. Так что правитель и занимающиеся наймом рабсилы люди могли выбирать более-менее толковых. Те, кто зарекомендовывал себя с хорошей стороны в глазах работодателей, мог и прижиться при хозяйстве таки и мало-помалу перейти из разряда подёнщиков в категорию постоянной прислуги, к которой и отношение другое, нежели к временным батракам: за общую циновку-стол с Рохопотаки и регоями их, конечно, не сажали, но кормили вполне сносно, да и в случае конфликтов с местными находящиеся в услужении у наместника могли рассчитывать на хоть какую-то защиту, в отличие от остальных своих коллег. В последнее время на таки работало восемь постоянных работников и десятка два подёнщиков. Сейчас они все пахали наравне с «макаками».
