– Инспектор Дайс никогда не говорил вам о версии, к которой склонялся, даже если она не привела к результату?
– Этот человек был необщительным. А рот открывал только для того, чтобы рассказывать нам ужасы. Что не надо надеяться, что педофилы столько раз репетируют свои преступления, что практически не допускают ошибок. Что почти нет шансов найти свидетелей, поскольку мы живем в сельской местности. Короче, если однажды он и вышел на след, то нам об этом ничего никогда не говорил. Никогда…
Моника Кемпбелл с отсутствующим видом рассеянно разглаживала складку юбки.
– Он нас уничтожил, твоего отца и меня, – добавила она.
– Что он вам сказал, когда я сумела бежать и вернулась?
Старая женщина издала тихий смешок.
– Что это чудо, а чудес не бывает.
– Он правда вам так сказал?
– Да. А затем передал дело коллеге, который закончил бюрократические формальности.
– Так, значит, не он закрывал дело?
– Нет, мы узнали, что он попросил перевода в другой район по семейным обстоятельствам. Начальство, у которого он вроде был на хорошем счету, пошло ему навстречу. Никаких дополнительных объяснений нам не дали.
– И вам это не показалось странным?
– Показалось. Но в тот момент для меня имело значение только то, что ты жива и рядом со мной. Все остальное было уже не важно.
– Значит, он так и не разъяснил, на что намекал, говоря, что чудес не бывает? Он подозревал меня в том, что я все выдумала?
Мать внимательно посмотрела на Грейс. С начала их встречи она впервые смотрела на нее прямо, глубоким взглядом, не отрываясь.
Молодая женщина была взволнована и выбита из колеи, обнаружив во взгляде матери ту любовь, которую видела в раннем детстве.
– Поскольку ты забыла о многих вещах, – начала Моника Кемпбелл, – полиции было легко усомниться в том, что все это произошло с тобой на самом деле.
– Ты тоже усомнилась? – решилась спросить Грейс.
– Я сомневалась в себе, в моей способности защитить тебя, сомневалась в компетентности и даже честности этого инспектора, сомневалась в соседях, в твоих школьных товарищах, в каждом жителе поселка, с которым сталкивалась на улице, но в тебе никогда. Как я могла?
Я тоже сомневалась и до сих пор сомневаюсь в некоторых воспоминаниях, – подумала Грейс.
– Что я рассказывала после моего возвращения?
– В течение многих дней ничего. Мало-помалу заговорила. Ты сказала, что, когда возвращалась по тропинке из школы, тебя очень крепко схватили сзади и зажали рот рукой, а потом донесли до фургона. Тебе завязали глаза и привязали внутри машины. Что ты потеряла сознание, потом очнулась, когда машина ехала. Что это продолжалось несколько часов, потом тебя заставили дойти вслепую до погруженной в темноту камеры и оставили там одну.
Грейс тоже очень хорошо помнила все эти детали. Или, во всяком случае, очень хорошо помнила, что рассказывала о них.
– Дальнейшие воспоминания были смутными, – продолжала ее мать. – Ты вспоминала какую-то мелодию, звучавшую всякий раз перед тем, как дверь камеры открывалась. Затем входил человек, всегда одетый в разноцветный костюм, потом дверь закрывалась, и ты просыпалась в той же комнате с болью в животе. Медицинский осмотр в клинике после твоего возвращения показал, что…
– Я знаю, – перебила Грейс.
Ее мать поджала губы, подняла глаза к потолку, чтобы сдержать вновь накатившие слезы.
– Потом ты рассказывала об открытой двери, но без фигуры, багажнике автомобиля и, наконец, о том, как шла вдоль дороги до тех пор, пока тебя не подобрала полиция.
– Я никогда не упоминала о другом ребенке? О борьбе со взрослым?
– Нет, – уныло, даже печально ответила ее мать. – Ты вспомнила что-то еще?
– Возможно. Кое-что всплывает в памяти, но очень смутно. Только лицо мальчика, очень четкое. Но я не знаю, кто он.
– Возможно, еще одна маленькая жертва, как и ты…
– Да, наверное, вот только это он меня спас. Это он отпер дверь камеры и посадил меня в багажник машины.
Взволнованная, как пленный, вспоминающий солдата-союзника, спасшего его, Грейс вдруг увидела глаза мальчика буквально за мгновение до того, как он закрыл багажник, именно такими, какими нарисовала их.
– Я обязана ему жизнью, – добавила она. – И я не знаю, что с ним стало.
– Тебе хотелось бы его найти…
Грейс достала из кармана один из портретов мальчика, который сняла со стены в своей тайной комнате, и показала его матери.
– Ты никогда не видела меня рисующей это лицо?
Моника Кемпбелл задержала взгляд на рисунке и покачала головой.
– Не думаю. Но ты могла уже тогда рисовать его, не показывая мне. Ты иногда запиралась на ключ в своей комнате, и я не знала, чем ты занимаешься…
Грейс почувствовала, что узнала все, что ее мать могла ей сообщить.
– Мне бы хотелось зайти в мою комнату…
– Да, конечно… – начала Моника смущенно. – Но она стала чем-то вроде комнаты для прислуги, где живет Фрея, моя помощница по дому, когда ночует здесь… Это уже не та комната, которую ты знала.
Грейс положила руку ей на плечо и прошла к лестнице в глубине гостиной, чтобы подняться на второй этаж.
Глава 6
Все стерто. Именно такое ощущение испытала Грейс, войдя в помещение, которое когда-то было ее комнатой. Прежний веселый соломенно-желтый цвет стен сменился темно-коричневым, вместо ее кровати из белого дерева стоял дешевый диван, а рядом с ним – грубый шкаф, даже паркет из светлого бука был сменен на темный дубовый. Вместо яблочно-зеленых занавесок висели серые шторы, погружавшие комнату в полумрак. Давний аромат ванили, шедший от однажды опрокинутого по детской неуклюжести флакона духов, был заглушен запахом затхлости и пыли. Единственным напоминанием о ее детских годах была электрическая розетка, почти оторванная у пола от стены, сохранившей здесь давний соломенно-желтый цвет.
Когда Грейс неуверенно вышла на середину комнаты, пол заскрипел под ее шагами. Невозможно представить, что здесь она прожила половину жизни.
Словно чужая, она открыла шкаф. На полках лежали одеяла и простыни рядом с гладильной доской. Для очистки совести она обыскала ящики, засовывая руку в самые дальние уголки, поискала даже под шкафом, но ничего не нашла. Лежа на полу, она заодно проверила, не завалилось ли что-нибудь под диван, и, наконец, села и огляделась по сторонам.
За окном вяло падали хлопья снега, словно пух из подушки. Ни шума проезжающих машин, ни даже мычания коровы или далекого собачьего лая. Ничего. В доме ни шагов, ни голосов, ни приглушенного бормотания телевизора или радиоприемника. Грейс вспомнила, почему нашла убежище в книгах. Чтобы обмануть скуку и несколько часов наслаждаться ощущением бессмертия, которое давали ей эти изложенные на бумаге жизни, порой более реальные, чем ее собственная.
