Он никогда не вел себя с ними некорректно, но после бегства Нины слетел с катушек. Люди не узнают его, шепчутся: «Это плохо кончится…»
Он преодолевает пятьсот километров, втопив педаль газа в пол и остановившись всего два раза, чтобы заправиться, выпить кофе и съесть шоколадку.
До места Эмманюэль добирается около полуночи. Улица пуста, несколько тусклых фонарей освещают мокрый асфальт и подержанное социальное жилье, штук двадцать панельных домов. На лобовое стекло падает градина, и в голове мелькает нелепая мысль: «Тут, наверное, и летом холодно…»
В окне № 3, за нейлоновой шторой, горит свет – работает большой телевизор. Марион не спит. Или Нина? Неужели через минуту она откроет ему дверь? Если да, он сразу ударит. Кулаки так и просятся в бой. Не даст ей произнести ни слова, не позволит извиниться. Схватит за волосы и потащит за собой, она будет кричать и отбиваться, но он ни за что ее не выпустит.
Эмманюэль вылезает из машины. Ноги слушаются плохо, голова кружится – сказывается усталость последних недель. Он принимает антидепрессанты, иначе давно бы подох. Убил бы себя. На этом свете его задерживает одно желание, скорее даже навязчивая идея: забрать с собой Нину. Один он в лучший мир не отправится.
Эмманюэль толкает проржавевшие, отродясь не запиравшиеся ворота. Звонит. Ждет. Ну наконец! Дверь распахивается, на пороге женщина с гноящимися глазами и помятым лицом.
– Вы – Марион?
Она не отвечает. Наверное, прикидывает, что такой молодой красавец в дорогом прикиде забыл в полночь на ее половичке. Она бросает взгляд на спортивную тачку под фонарем. Это что, какой-то розыгрыш? Работает скрытая камера? Патрик Сабатье
[169] и его команда часто появляются у таких, как она, чтобы сделать сюрприз и преподнести подарки. Как там называется эта передача? Да нет, ее давно сняли с эфира.
– Нина здесь? – спрашивает красавчик.
Вопрос изумляет женщину, она бормочет:
– Какая Нина?
– Ваша дочь.
Никто не спрашивал о ней такими словами: «ваша дочь».
Марион оставила дочь у Пьера Бо совсем малышкой. Про себя она всегда называет ее «малышкой», ей самой в этом мире ничего не принадлежит.
Ее давно лишили всего.
На вопрос «Есть ли у вас дети?» Марион отвечает отрицательно, и люди отстают. Она никому не интересна.
– Можно войти?
Марион колеблется недолго: ладно, в доме чисто, она сегодня как раз убиралась – вытерла пыль, вымыла полы.
Внутри пахнет застоявшимся табачным дымом.
Почти все свободное пространство занимает телевизор. Напротив стоит серый диван из искусственной кожи, рядом – журнальный столик, в кухне главенствует микроволновка.
– Я муж вашей дочери, – усталым тоном сообщает Эмманюэль, тяжело опускаясь на диван.
Он закрывает глаза, поняв, что Нина никогда тут не бывала. Ему не хочется шевелиться, глупо было тащиться за пятьсот километров, чтобы увидеть женщину, которой Нина дала короткую, но емкую характеристику: тощая и вульгарная… Теперь она раздулась, как сарделька, и выглядит жалкой в выцветшем халате и мягких тапочках со сбитыми задниками.
– Не знала, что она замужем, – говорит Марион, надевая теплую кофту. – Выпьете чего-нибудь?
– Только с вами за компанию.
Марион улыбается. Открывает дверцу кухонного шкафчика, где стоят откупоренные бутылки сиропа Mathieu Teisseire, пастиса, портвейна и текилы.
– Еще есть мускат в холодильнике.
– Годится…
Марион наливает стакан вина Эмманюэлю и себе – на два пальца.
– Откуда вы приехали?
– Из Ла-Комели.
– Понятно… Странно…
– Вы живете одна?
– Да… Почему вы ее ищете?
Марион не способна выговорить ни «Нина», ни «моя дочь».
– Потому что она исчезла.
– Что значит «исчезла»?
– Просто ушла из дома и не вернулась.
– С чего вдруг?
– Это я и пытаюсь понять.
Эмманюэль одним глотком выпивает вино.
– Можно мне еще вашего муската?
Марион наливает ему и себе. Она не предложила зятю заночевать, но он уже решил, что останется, будет спать на диване, у него нет ни сил, ни желания искать отель в этом богом забытом месте. Марион мелкими глоточками попивает вино и украдкой наблюдает за гостем. Он удачно повел разговор, нашел слабое место. Мать и дочь – два сапога пара.
– Ну что тут скажешь… – задумчиво произносит Марион. – От осинки не родятся апельсинки… Я тоже сбежала.
– Она с вами связывалась в последние дни?
– Нет… – В голосе женщины слышится намек на сожаление. Она вроде бы не лукавит.
– Как думаете, где она может быть? Ну где? – восклицает он с энергией отчаяния.
Марион смотрит на Дамамма как на безумца или человека, который ошибся адресом. Этот тип разве не знает, что она бросила двухмесячную дочь на своего отца?
Нет, не так, не бросила – доверила. А когда решила забрать, он не отдал. Сказал: «Поздновато опомнилась…» Девочка уже пошла, начала говорить, одним словом, слишком быстро выросла.
Она дважды возвращалась, целовала незнакомую малышку – и ничего не чувствовала. Нина принадлежала старику.
Да и что бы она стала делать с дочерью? С дедом ей было спокойнее.
Интересно, молодой мужчина, допивающий третий бокал, в курсе, что она не знала взрослую Нину? Что увидела ее на похоронах Пьера Бо? Выпитое горячит кровь, развязывает язык. С ней так всегда, «примет на грудь» – тянет на исповедь…
– Я когда-то была хорошей девушкой. Красивой и веселой, любила посмеяться. Отлично училась… Не смотрите, что я сейчас такая… Я знала много сложных слов, получала хорошие отметки. А потом заболела мама. Я много месяцев умоляла ее начать лечиться, но старик ничего не хотел слышать… Она твердила: «Не бойся, все пройдет…» Пьер не желал, чтобы она покидала его, боялся, наверное, вот и не отпускал в больницу, приглашал семейного врача, а тот прописывал неправильные лекарства. Я просила: «Отвези мамочку к хорошим докторам!» – но отца разве пропрешь, упрямый был, как осел. Сегодня я бы сама ее отвезла… Так продолжалось целый год. Когда он дозрел, было поздно. Мама умерла в больнице. Сразу. Даже чемодан не разобрала… А у меня мозги поехали. Я… я тоже умерла. Стала неуправляемой. Так говорил обо мне Пьер, а люди повторяли: «Эта Марион, она совсем неуправляемая!» Все жалели «несчастного» Пьера Бо. Несчастного психа…
– Кто отец Нины?
