«Оставляю тебя с ней…»
Лили выходит в коридор, и на Нину наваливается паника. Ей странно быть наедине с этим полутрупом, и она начинает говорить, как на собрании анонимных алкоголиков:
– Меня зовут Нина. Я прошу прощения, когда меня приглашают в гости. Хожу потупясь. Не есть мясо легко, трудно отбиваться от окружающих. Так же трудно, как алкоголику, которого то и дело спрашивают: «По стаканчику? Нет? Даже аперитив не хотите?» Вегетарианца тоже соблазняют кусочком колбасы, ломтиком ветчины. Он выглядит подозрительным типом, ненормальным маргиналом. Мы живем в мире, где коров и быков в Сельскохозяйственном салоне снимают, как кинозвезд, их ласкают, ими восхищаются. А через несколько дней убивают за закрытыми дверями, подальше от глаз публики. Меня это возмущает. Напоминает мою жизнь с Эмманюэлем, когда я была скорее замужней, чем счастливой женщиной. Я жила в мире, где только и делала, что делала вид. В этом мире, где почти каждый живет по принципу «Меньше знаешь – крепче спишь…». Многие считают приюты для животных святым делом, но дело не в псевдотворчестве. Ты держишься, стараешься ради их прекрасных, все понимающих и всепрощающих глаз. Любить зверей нужно, главное, не скатываться к обожанию, иначе умрешь с тоски. Бывают дни, когда мне хочется все бросить. Уйти от тех, кого предали. Найти другую (пусть нудную и тяжелую) работу, где будет чисто, тепло, сухо и тихо. Где никто не будет выть и обнюхивать мою задницу, когда мы идем гулять. Где шерсть перестанет быть единственным украшением моей одежды. Где духами, подаренными мне на Новый год, я смогу пользоваться по прямому назначению. Где меня перестанут считать простушкой, юродивой, отчаявшейся. Спрашивать: «И сколько тебе платят в твоем приюте?» Или так: «Нелепо тратить силы на четвероногих, когда стольким людям требуется помощь!» Трудно, почти невозможно объяснить, что это, по сути, одно и то же. Нам теперь подбрасывают кур, кроликов, морских свинок и хорьков, приносят их в картонных коробках к ограде, как раньше щенков и котят. Люди меняют домашних животных, но не привычки. Я уж молчу о звонках разгневанных граждан, пожелавших остаться неизвестными, которые сообщают о жестоком обращении с чужими питомцами. «Охотничьи псы и собаки других пород сидят на привязи в сарае или на балконе…» «На площади перед супермаркетом, на солнцепеке, стоят клетки с тиграми…» Нас считают чем-то вроде отдела рекламаций. Делаем что можем. Стараемся шутить, иногда пропускаем по рюмочке, пьем кофе с круассанами, без этого не выжить. Зимы суровы, лето лишает надежды. Другие едут в отпуск, а мы вкалываем, принимаем на постой новых псов и котов, которым не хватило места на заднем сиденье машины хозяев, худых, как щепки, и обезвоженных. Приходится освобождать место. Боксы переполнены. Ничего, справляемся, раздвигаем стены. А хозяева элитных салонов жиреют при попустительстве людей из правительства. Они находятся за тысячи световых лет от дерьма, липнущего к подметкам наших сапог. Горше всего забирать в приют мохнатого друга какого-нибудь старика, отправившегося на Небеса или в дом престарелых, потому что никто из детей не захотел взять их к себе. Я не раз хотела все бросить, читала объявления в газетах, чтобы найти работу в какой-нибудь конторе, пойти учиться, открыть сувенирную лавку. Ничего не вышло. Потому что однажды утром встаешь, с тяжелым сердцем плетешься в приют и… кто-нибудь усыновляет одного из питомцев. Все меняется, начинаешь легче дышать, понимаешь, что ты не совсем бесполезное существо и помогла зверюшке, чья жизнь так же важна, как любая другая. А кроме того, у меня было счастливое детство – благодаря твоему отцу, моему деду Пьеру.
Нина так и не присела, не прикоснулась к Марион. Они с Лили ушли с чем пришли. Слишком поздно. Она давно перестала нуждаться в матери.
90
2 января 2018
Скоро полночь. Нина довезла меня до дома, проделав две тысячи шестьдесят шесть километров с короткими остановками на заправках, чтобы залить полный бак, выпить кофе или съесть сэндвич.
На диване спит Луиза, а вовсе не кошачья нянька. Она в джинсах – тех самых, которые нравятся мне больше всего, моем старом, но очень уютном свитере, ноги прикрыты пледом. Николя свернулся клубком у нее на плече и тоже дрыхнет. За неделю он стал вдвое больше. Может, мохнатого подменили? Бесшумно опускаю сумку на пол, чтобы не разбудить моих любимых. Обычно Луиза не засыпает рядом со мной, как будто она Золушка и должна успевать смыться до восхода солнца. Только я могу снять проклятие с нас обеих.
Вспоминаю обед с родителем, состоявшийся 18 августа 1994 года в ресторане отеля «Вуаяжёр», на следующий день после похорон Пьера Бо.
Он хотел отпраздновать победный результат бакалавриатского экзамена и поговорить о моем будущем в Париже. Мои вопросы к нему были сформулированы неделю назад: «Твоя работа, твои коллеги, жизнь в столице, выставки, концерты, ты иногда ходишь в театр?» Я буду говорить о музыке, последних романах, которые произвели на меня впечатление, о Нине и Этьене. О нас троих, о том, что наша троица решила жить вместе и учиться, получив стипендии в CROUS.
И вот Пьер Бо мертв. Мы потрясены.
Когда он явился, во рту у него была жвачка, он завернул ее в бумажную салфетку, и это показалось мне гадким. Все пошло не так с самого начала. Он заказал два бокала шампанского, сказал: «Нужно отпраздновать успех».
Он плохо меня знал и не мог догадаться, что я потеряла мужчину моей жизни, единственного, кто символизировал отца.
Мы выпили еще шампанского, а после третьей я исчерпала темы для беседы, захмелела и подумала: «Забавно напиваться вместе с папашей…»
– Что будешь есть?
– На твой вкус.
Он заказал закуски и блюдо дня.
– Теперь мы выпьем за твое будущее.
– Оно туманно.
– В каком смысле?
– А в том, что я чувствую себя производственным браком, – ответила я и расхохоталась.
– Не понимаю.
– Смотрел фильм Сидни Люмета «Собачий полдень» с Аль Пачино?
– Ну и древность! – хмыкнул он, сдабривая соусом салат.
– Снят в 1975-м.
– Значит, память пока не подводит. Я, конечно же, видел это кино, но ничего не помню… Почему ты не ешь? Аппетита нет?
– Это история человека, который грабит банк, чтобы оплатить операцию другу. Особенную… По смене…
– Печальная история.
– Да, отчаянно печальная.
Я извинилась, сказала, что мне нужно в туалет, и покинула зал. Мне было трудно дышать. В длинном коридоре, застеленном ковровой дорожкой кроваво-красного цвета, увидела открытую дверь одного из номеров и вошла. Горничная не застелила кровать, не закрыла окно, я высунулась по пояс и подумала: «А не броситься ли вниз, на тротуар, не нырнуть ли рыбкой, головой вперед?» Нина была с Дамаммом. Этьен спал на ее кровати. Простыни, должно быть, еще хранили запахи наших тел.
Я набрала номер Больё, который знала наизусть. Ответила Луиза.
