«Ее смерти», – повторил про себя Каден.
Холодные когти страха вцепились ему в спину. Он изгнал из тела все чувства:
– И все же ты ее не убила.
Адер потерла лицо ладонями:
– Нет.
– Почему? Знать правду ты не могла.
– Этого и не требовалось. Ил Торнья настолько желал ее смерти, что рискнул мной и угрожал жизни моего сына.
– Санлитун у него? – спросил Каден, вскинув брови.
У нее застыло лицо, губы растянулись – готовые исторгнуть крик или рычание. Лежавшие на столе ладони сжались в кулаки, задрожали от невыносимого напряжения. Она просидела так шесть ударов сердца – почти неподвижно, немой статуей ярости и боли, охваченная страстями, каких всю жизнь учился избегать Каден. Потом с усилием, казалось вырвавшим у нее кусок души, Адер закрыла глаза, натужно вдохнула, надолго задержала дыхание и выдохнула. А когда раскрыла веки, горящие радужки были затянуты слезами.
– Да. Мой сын у него.
Аннурцы считали Эйру самой нежной в сонме богов. Скульпторы и художники изображали ее с оленьими глазами, раскинувшей тонкие руки, открывающей объятия усталым и обессилевшим. Люди молились всем богам, даже Кавераа и Маату, но чаще всего и горячее всего – Эйре, как старому другу, как любящей матери, видя в ней бесконечное понимание и сочувствие.
«Они ошибаются», – думал Каден, глядя на сестру.
Жестокая истина любви уместилась в этих ее словах, произнесенных надтреснутым голосом: «Мой сын у него». Сколько же нежности пришлось бы положить на весы, чтобы уравновесить такой страх, такое отчаяние? Открытые объятия любви скрывали острые лезвия. Доброй ее могли счесть лишь те, кто не терял любимых.
– Мне жаль, – сказал Каден.
И тут же усомнился в сказанном. То, что сын сестры оказался в руках ил Торньи, было неудобно. Опасно. Безусловно, Каден предпочел бы, чтобы этого не случилось. Но жалость? Горе? Разве он их чувствует?
Адер, словно отвечая его мыслям, покачала головой:
– Я-то дура. – Ее голос скреб, как песок по стали. – Решила, что на севере ему будет безопаснее.
– Он, конечно, не причинит ребенку вреда.
Адер взглянула на него, как на сумасшедшего:
– Ил Торнья кшештрим. Если ты прав насчет Тристе, а я начинаю думать, что так и есть, он хочет уничтожить нас всех – до единого. И ты думаешь, у него дрогнет рука перерезать одно крошечное горло? Да он и не задумается…
Она передернулась и замолчала.
– Тогда почему ты ему не подчинилась? – спросил Каден.
Адер покачала головой. Кулаки ее разжались, и она всматривалась в свои ладони, словно вспоминала что-то, лежавшее в них прежде.
– Я решила, что хотя бы попробую сопротивляться.
Каден изучал сестру. Какую бы ложь она ни выдавала ему прежде, сейчас он слышал правду. Ее лицо было обнажено, ничем не прикрыто, стало, хотя бы на миг, совсем бесхитростным. Может быть, год назад она интриговала с ил Торньей, может быть, вернувшись в город, заключила с ним союз, но теперь этот союз рухнул. Ее ненависти к кенарангу Каден, воспитанный среди снегов и камней, и представить себе не мог.
– Хорошо, – медленно кивнул он. – Будем сопротивляться. Где Тристе?
Во взгляде Адер полыхнул ужас.
– Ушла, – прошептала сестра. – Сбежала. Я ее потеряла.
Каден долго не отвечал. Мысли, вместо того чтобы выстроится в логический порядок, вертелись вокруг одного слова. Потеря. Такое короткое слово, а сколько значений. Человек может потеряться в глухом лесу, потерями называют тысячи погибших в сражении, потерянной назовут снятую с игровой доски фигуру, потеряться можно на время или навсегда, безвозвратно…
– Как? – наконец спросил он.
– Ее колодец, – покачала головой Адер. – Я держала ее в доме Кегеллен. Ее вырвало адаманфом…
– Нет, – недослушал Каден. – Не в этом дело. Тристе не лич. В ней сила Сьены, а Сьена проявляет себя, только когда их общему телу грозит смертельная опасность.
– Так и было, – устало кивнула Адер. – Тристе сказала охране, что ее стошнило адаманфом. Показала им. Они бросились на нее. Кегеллен поставила у дверей шестерых, а в живых остался один.
Каден всмотрелся в лицо сестры. Та говорила правду.
– Мне надо идти, – сказал он.
– Куда?
Промелькнула мысль рассказать ей все: о кента, о затерянном в бурном море островке, об ожидающем там боге в теле человека. Разделявшая их преграда, непреодолимая при ее первом возращении в Аннур, сейчас представлялась такой хрупкой. Ее можно было разбить горстью слов. Они могли бы вместе встать против кенаранга, брат и сестра плечом к плечу, как он мечтал когда-то встать с Валином.
Валин…
Он медленно покачал головой.
Адер не сводила с него глаз.
– Ты готов был рассказать.
– Да.
– Но решил, что мне нельзя доверять.
– Мне незачем решать. Я это знаю.
Адер закрыла горящие глаза ладонями. Этот жест засветил давнее воспоминание из детства: они играли с братом в прятки и верили, глупые малыши, что, закрыв глаза, ты исчезаешь, что, если не видишь того, кто тебя ищет, он тебя и не увидит.
«Что, – молча спросил он, – что ты скрываешь от меня, Адер?»
Когда она отняла наконец ладони, в ее глазах горел огонь сердца.
– Я убила Валина.
Эти слова прозвучали для Кадена словно на незнакомом языке. И когда разум все же сумел их перевести, связать воедино, они остались бессмысленными, как если бы сестра уверяла, что потушила солнце. Он начал что-то говорить, оборвал себя, в смятении обратился к давней выучке хин: слушай и наблюдай.
– Он засел на башне в Андт-Киле, – рассказывала Адер, глядя в пустоту между ними, как бы совсем забыв о Кадене и говоря сама с собой. – Он накинулся внезапно. Убил Фултона, потом пытался убить ил Торнью. Я думала, что кенаранг необходим нам для спасения Аннура. Я была вне себя от страха. Выхватила его нож и воткнула ему между ребер. Я его убила. Я видела, как он упал…
Она замолчала.
Каден силился вообразить эту картину, населить башню людьми, привести их в движение, заглянуть в их умы – прежде всего в сознание Адер, понять, что она сделала, как и почему. Поначалу у него ничего не получалось. Рассудок, как яркая птица, чирикал бессмысленные звуки: брат, убила – зачем? Он заставил птицу замолчать, всмотрелся в площадку на башне и одновременно в глаза сестры, обращенные в ужасное прошлое.
Ее не научили, как Кадена. Не научили отстранять горе, сглаживать режущие края смятения. Она жила с этой памятью, как с вбитым в тело ржавым клинком, прятала входящую все глубже сталь. Каден предал бы целый мир братьев и не испытал такой боли. Хин его научили. К добру или нет, он не смог бы сказать.
