А надо было смотреть не туда.
Длинный Кулак еще стоял на ногах, а Каден уже развернулся, высматривая нападавших в полной уверенности, что люди ил Торньи опередили их расчеты. Или сумели первыми добраться до деревни и устроить засаду. Он еще не смирился с грубой действительностью атаки, когда высокие, в рост человека, тростники на краю площадки раздвинулись, и из них вышел человек с копьем.
«Нет, – поправил себя Каден, – не с копьем, а с накцалем».
Рампури Тан остановился в десятке шагов, жестким непроницаемым взглядом, памятным Кадену по годам в Ашк-лане, изучая ургульского вождя. Длинный Кулак упал на колено, простонал, попытался встать и снова свалился. Нож был невелик, зато по рукоять вошел ему в бок – более чем достаточно, чтобы разрезать легкое и даже достать до сердца. Каден встал между Длинным Кулаком и Таном.
– Ты всех нас погубил, – выдохнул он.
Старый монах медленно покачал головой:
– Я уже говорил. Существо у тебя за спиной – не то, чем притворяется.
– Он бог, – сказал Каден, – а ты его убил.
Длинный Кулак еще не умер – Каден слышал его влажное трудное дыхание, – но умирал, и умирал быстро. Завороженные внезапностью кровопролития местные смотрели с ужасом и отвращением. Одну женщину стошнило. Тот, которого Длинный Кулак только что держал над собой, все корчился в пыли и слабо постанывал.
– Он кшештрим. – Тан вышел на середину площади. – Такой же, как ил Торнья.
– Нет, – возразил Каден. – Я объяснял тебе в Сердце…
– Ты нарисовал мне картину своих ошибок. – Монах подошел, покачивая головой, и занес над Длинным Кулаком накцаль. – Это существо отправило нас в кента, как на бойню. Нас ждали десятки людей ил Торньи с луками и клинками.
– Ил Торнья послал людей ко всем кента, – ответил Каден. – Он не в союзе с Длинным Кулаком, он охотится на него.
– Где же были его люди, – спросил Тан и прокрутил копье по короткой дуге, как бы испытывая равновесие, – когда вы прошли врата в Мертвых солончаках?
Каден колебался, не зная ответа. В кровь холодом вливалась память Ашк-лана, долгих лет сидения на уступах и бега по отвесным тропам ради избавления от последних крох своего «я». Тан сотню раз на сто ладов преподавал ему один урок: «Разум – огонь. Задуй его, чтобы он тебя не слепил».
– Ран ил Торнья и Длинный Кулак, – непререкаемо вещал Тан, – уничтожили ишшин. Добили последний орден, помнивший давнюю войну, – и при этом делают вид, что воюют друг с другом.
Он складывал доводы, как камни в стену. Вот факт. И вот факт. И вот факт. Ничего, кроме них, в мире нет. Каден всем телом бился в эту стену, поддевал отдельные блоки ломом собственной логики. Они не поддавались. Ил Торнья освободил Тристе. Тристе и Длинный Кулак проходили кента. Длинный Кулак, сколько бы ни клялся в ненависти, ни разу прямо не атаковал кенаранга.
– Нет! – Глаза Тристе полыхнули лиловым. – Ты ошибся.
Тан обратил взгляд к ней:
– А теперь и это создание бросается на их защиту. Правда яснее неба. Открой глаза, и увидишь.
«Открой глаза. Очисти их от слепоты своего „я“». Каден полжизни овладевал премудростью хин, и куда же привела его эта премудрость? Выстроенную Таном стену не сокрушить, но стена – еще не весь мир.
– Наверняка, – сказал он тихо, – есть и другие способы узнать правду.
– Болтовня мистиков и глупцов, – покачал головой Тан.
Он придвинул наконечник своего необыкновенного копья к груди Кадена. Тот кожей почувствовал холодок стали.
– Отойди, – тихо приказал Рампури Тан.
Каден опустил глаза на наконечник. Драться со старым умиалом нечего и думать. В Костистых горах Тан в одиночку уничтожил десяток ак-ханатов. Он, прикрывая бегство Кадена из Мертвого Сердца, выстоял против Экхарда Матола и его ишшин. Тан смертоносен, как его накцаль, против любого известного Кадену противника, а у самого Кадена даже оружия нет. О драке нечего и думать, но и посторониться, дав волю убийце, он не мог.
– Нет, – сказал он.
Темные глаза Тана остались непроницаемы.
– Лучше бы тебе было остаться в Ашк-лане.
– Ашк-лан уничтожен.
– Из тебя вышел бы хороший монах. – Тан занес копье. – Но этот мир не для монахов.
«Он меня убьет», – понял Каден.
Страх и гнев скреблись в стены его самообладания, словно котята, брошенные в ведро с водой. Каден свернул им шеи – одному, за ним другому – тем быстрым движением ума, которому обучил его сам Тан в холодные голубовато-серые дни среди вершин. Пришедшее к нему спокойствие было мощным, как ледник, и древнее всех человеческих усилий – последний дар умиала своему последнему ученику.
«Это не важно, – шепнул ветер. – Не важно».
Что-то было не так в этих словах, но ошибки в них Каден не видел.
Рампури Тан открыл рот, чтобы что-то сказать: последний приказ или слова прощания, – и окаменел. Вместо слов волной хлынула кровь, горячая и густая, как рвота, – столько крови, что Каден обомлел, глядя, как она хлещет на жаждущую землю. Тан согнулся вдвое, пошатнулся. Кровь текла между зубами, сбегала по подбородку, будто невидимое лезвие резало его изнутри, от кишок до сердца одним жестоким неотразимым ударом. Казалось, от такой внезапной потери крови он должен был упасть, но Тан держался – оперся на накцаль, но остался стоять, устремив взгляд за спину Кадену.
Тот, обернувшись, обнаружил, что шаман сумел приподняться, сесть на земле. Нож так и торчал у него в боку, но покрытую шрамами руку он протянул к Рампури Тану и словно стискивал ею что-то, выкручивал, и его длинные пальцы сжимали не воздух, а человеческие потроха.
Тан застонал – так камень скрежещет о камень. Кровь теперь текла у него из ушей, из глазниц, но он все же сделал полшага, а потом еще полшага вперед, не замечая Кадена, не замечая крови и боли, устремив взгляд и всего себя к раненому шаману. Длинный Кулак зарычал, крепче сжал пальцы, и Тан повалился на колени.
– Тебе конец, монах, – проговорил шаман.
Треск ломающихся веток – и судорога жестоко скрутила все тело Тана.
«Кости, – понял Каден, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. – Длинный Кулак ломает ему кости».
Шаман улыбался, на его белых зубах краснела кровь.
– Вот твой конец.
Но это был не конец.
Немыслимым усилием Тан снова поднялся на ноги, пошатнулся и, шагнув раз, другой, третий, добрался до раненого ургула. Каден, видя это, остолбенел. Тан медленно, мучительно заносил накцаль.
Длинный Кулак обливался потом, горячая волна смешивалась с кровью. Он скривился и с рычанием рванул на себя руку. Ноги у Тана подогнулись, он упал, но накцаля не выпустил. Голубые глаза шамана расширились.
– Конец, – выдавил Тан из горла пополам с кровью. – Я близок к нему.
