Валин переложил руку с топорища на похищенные из запасов Гвенны взрывснаряды: одна дымовуха, одна слепилка – более чем достаточно, чтобы вызвать потребное ему смятение.
Все продлилось не более двадцати ударов сердца. Он запалил оба снаряда одновременно, швырнул в гущу конных, выждал, пока удушливый дым не затянет узкую улочку, набрал в грудь чистого воздуха и шагнул в клубящуюся мглу. Он снова ослеп. Даже его сверхъестественное зрение в дыму не действовало, но это ничего не значило. За долгий год в темноте он выучился слушать и составлять картину мира из звуков. Вот слева бьет копытом конь. Справа сталь шуршит о кожу. Он нырнул под неловкий слепой выпад, обогнул перепуганную лошадь и оказался внутри оцепления. Он чуял сестру: мыло и придавленный страх. Он слышал, как бьется ее хилое сердце.
Одним прыжком он очутился в седле у нее за спиной, напялил ей на голову черный мешок и послал лошадь вперед из слепого месива клинков. Адер извернулась, попробовала закричать, сдернуть мешок рукой. Ткань зацепилась за скрещенные шпильки в волосах, а Валин уже зажал ей рот сквозь полотно, вытянул из-за пояса нож и приставил ей к боку – к тому самому месту, куда долгие месяцы назад пырнула она.
– Выбирай, – прошептал он, склонившись к самому ее уху, – молчание или смерть.
– Где Каден?
Вместо ответа Адер задергала головой, тщетно пытаясь избавиться от капюшона.
– Не старайся, – сказал Валин, – не сбросишь. И кричать не стоит труда – ты в ливневом стоке в двадцати шагах под улицей.
Это была самая хитрая часть замысла. Боеприпасы оказались под рукой, капюшон тоже, но чуть не вся ночь у Валина ушла на поиск короткого пути от точки похищения до безопасного места для допроса. Высоты узкого туннеля едва хватало распрямиться в рост. Под сапогами журчал грязный ручеек, сток одного из каналов. Темные полосы на стенах отмечали высоту воды во время бури. Место было не идеальным – в таком можно нарваться на горстку бродяг, рискнувших на засушливое время года поселиться в туннеле, – но идеал недостижим. Он взялся бы отпугнуть любого, а кого не сумел бы отпугнуть, убил бы. Да и не думал, что ему понадобится много времени.
– Кто вы такой? – высоким звенящим голосом проговорила Адер. – Чего хотите?
– Хочу знать, где Каден, – повторил он. – Ты его убила?
Адер снова завертела головой, но теперь медленнее, будто вглядывалась в темноту. От нее хлестало колючим красным смрадом паники и похожим на прогорклое масло смятением. Оба запаха были такими густыми, что Валин дивился, как она еще не сломалась.
«Была бы ты слабой…» – угрюмо проговорил он про себя.
– Меня будут искать, – сказала она. – Осмотрят…
– Они будут искать твою лошадь. А она уже за милю отсюда.
– Вернутся.
– И как раз найдут твой труп, – кивнул он.
Адер замерла, словно только теперь осознала, что происходит. Стоя в мутной воде с мешком на голове, со стянутыми за спиной руками, она не походила на императора. А походила на испуганную, выкраденную из дома, вырванную из ткани привычной жизни женщину.
– Кто ты? – прошептала она.
Было у него искушение потянуть время, заставить ее гадать, надышаться ужасом до холодного озноба.
– Я твой брат, – сказал он вместо этого. – Которого ты пыталась убить.
Течение воды разрезало тишину тихим плеском. Частые вдохи Адер шуршали по теснящим людей стенам.
– Валин, – наконец шепнула она.
Имя прозвучало как проклятие.
– Здравствуй, сестра.
– Как ты…
– Выжил?
– Я стояла на причале, – заговорила она тихо, сама с собой, словно его здесь не было. – Я полдня смотрела, как прочесывают дно. С каждым поднятым телом меня пробивала дрожь – думала, что твое.
– Удивительная забота после того, как ты вогнала мне нож между ребер.
Она резко вздохнула, будто собралась отвечать, но только покачала головой. Страх, поначалу такой острый, почти погас, резкую вонь ужаса сменила усталость.
– Так ты решил отомстить.
– Среди прочего. Прежде всего я хочу знать, что ты сделала с Каденом.
– Я с ним ничего не делала, – покачала головой Адер.
Валин скрипнул зубами:
– Я тебе не верю. Он был здесь, в Аннуре. Гвенна с ним встречалась. А когда вернулась, он пропал, и никто якобы не ведает куда.
– Он уже не раз приходил и уходил. – В голосе Адер прорезался гнев. – Он ходит через те врата, поцелуй их Кент, потому никто его и не видит.
– Как удобно! – съязвил Валин.
– Для меня ничего удобного. Я пытаюсь удержать этот клятый город, подготовить его против ургулов, не дать Аннуру рассыпаться на куски, а первый оратор совета тем временем появляется и исчезает, как ему вздумается, гоняется за своими чудовищами, показывается на несколько часов и снова удирает вслед за этой несчастной сучкой из тюрьмы…
Она прикусила язык, будто сказала лишнее. Валин, закрыв глаза, втянул смесь запахов: гнева, серо-голубой печали, смятения и глубокий густой аромат мучительного раскаяния. Но лжи он не учуял. Стиснув зубы, он протянул руку, снял с ее головы капюшон. Узел на затылке еще держался, но несколько прядей обвисли на лицо. Она хотела их стряхнуть, не сумела и обожгла его взглядом сквозь потную путаницу волос. Глаза ее светились ярче, чем ему помнилось, – так ярко, что в темноте ливневого стока чудилось, будто горит все лицо. Когда она открыла рот, Валин ожидал услышать пылкий вызов. Но она заговорила тихо, почти неслышно даже для его уха:
– Прости…
Он отступил от нее, словно слова могли обжечь:
– Поздновато теперь умолять…
– Я ни о чем не умоляю. После того как ударила тебя, я только и хотела все вернуть. – Она покачала головой, заглядывая сквозь него в тюрьму памяти. – Все случилось так быстро. Фултон погиб, ты бросился на ил Торнью, а ведь сражение еще шло. У меня нож оказался в руках, и я думала, ты все погубишь, погубишь Аннур, и я просто… не выдержала.
Валин смотрел на нее. Где-то в груди снова и снова отбивало бешеные удары сердце, не хотело сдаться.
Помолчав, Адер сказала:
– Я каждый день просыпалась с мыслью, что тебя убила. Безумие, но я почти все время считала, что была права. Ты совершенно свихнулся, ты и вправду собирался убить единственного, кто мог сдержать ургулов. – Она покачала головой. – Но почему-то в конечном счете правота ничего не значила.
Следующие слова Валин тянул из глотки, как острый стеклянный осколок:
– И ты думаешь, я тебя пощажу за эти запоздалые сожаления?
– Мне плевать, пощадишь или нет! – взорвалась она. – Плевать, что ты вообще думаешь. Ты стал еще безумней, чем тогда, – стоит только на тебя посмотреть. Я не для тебя это говорю. Говорю, потому что столько месяцев этого нельзя было сказать, а теперь можно.
