Она задрала подбородок, подставила горло:
– Давай, убивай! Мсти! А потом подумай, как спасти этот город, эту, чтоб ее, страну, которая была империей, а теперь не знаю что – что-то другое… Придумай, как все устроить, исправить, как уберечь миллионы, которых принесут в жертву на кровавых алтарях Мешкента. Придумай, потому что я понятия не имею как!
У нее хлынули слезы, мокрые щеки в свете ее глаз заблестели, словно облитые расплавленным стеклом. Она устало, зло мотнула головой:
– Каден в доме Кегеллен. Когда убьешь меня, найди его, если тебе не совсем насрать. Ты ему нужен.
– Зачем нужен? – спросил Валин.
Он понял, что дрожит. Ныла ладонь. Он опустил взгляд, увидел зажатый в руке нож – успел обнажить. Он не запомнил, как тянул его из ножен.
«Кончай с ней, – шипел голос зверя. – Хватит, поговорили».
Валин шагнул вперед, приставил нож к ее шее.
Адер поморщилась, но смотрела ему прямо в глаза.
«Давай! Кончай!»
Он заново ощутил в горле желчный вкус черного, словно ночь, яйца сларна. Услышал, как кашляет, давясь воздухом, убитый им гонец легиона, ощутил под своим ножом хрящ гортани и жилы. Он чуял дым от горящих трупов Андт-Кила, глотал кровь, свою и вопящей в страшном наслаждении Хуутсуу. Он снова услышал удары ужаса в сердцах тех, кого убивал на обвалившейся стене Миертина. Ощутил, как топор входит в человеческое тело, будто в гнилую мякоть, и свою жадную спешку высвободить лезвие для нового удара. Все, чем он мог бы стать, обернулось зверем, чудовищем страшнее рыщущих в Халовой Дыре сларнов – кровавой, темной, смертоносной тварью.
«Кончай!»
Через лезвие ему передалась дрожь сестры, на языке стоял медный вкус ее ужаса. Здесь уже не было правосудия, мести, ничего такого, что можно высказать человеческими словами. Только потребность в крови – злобная, неумолимая, властная.
«КОНЧАЙ».
Не милосердие удержало его руку. Милосердие кончилось – стерлось, выгорело, сносилось до основания вместе со всем, что делало его человеком. И не справедливость. И не любовь – ни одно из людских чувств. Все это пропало. Против ярости осталось только тупое упрямство, животное нежелание покориться, то же упрямство, что поддерживало в нем жизнь северной зимой, заставляло обходить ловушки и пихать в рот сырое мясо. То же упрямство, от которого еще билось глупое сердце.
«ВЫРЕЖЬ ЕЙ СЕРДЦЕ!»
Медленно, осторожно, чтобы не поранить кожу, Валин отвел нож.
«Нет».
58
Каден долго молчал, наблюдая за братом и решая для себя, поверил ли Валин его рассказу о запертых в человеческих телах богах и богинях, об ужасном замысле кшештримского гения отыскать этих богов, выгнать из укрытия и, выследив, уничтожить; о том, как близок ил Торнья к исполнению замысла, как мало осталось времени.
По лицу Валина судить было трудно. Его убитые глаза ничего не выдавали. Каден искал брата в том, кого видел перед собой, в том, кто метался по винному погребу Кегеллен, как зверь по клетке. Мальчика больше не существовало, его стесали долгие годы воинских учений, да и мужчины, с которым Каден провел несколько дней в Костистых горах, командира крыла кеттрал, тоже, как видно, не стало. Каден тщетно искал имя для истощенного, изуродованного шрамами, голодного существа, что сейчас стояло перед ним.
Валин явился с полуденным гонгом, всего час назад – вместе с Адер и в сопровождении Кегеллен, которая провела их по лабиринту своих подвалов в погреб, где Каден с Тристе искали способа обойти солдат ил Торньи и пробиться в Копье Интарры.
– Как теплеет на сердце, – произнесла Королева улиц, распахнув дверь и прижав к пышной груди широкие ладони. – Семья воссоединилась! Возможна ли любовь сильнее, чем между братьями и сестрами?
Каден не назвал бы это любовью.
Напряжение плеч и шеи Валина, то, как его руки поминутно сползали к древкам страшных топоров за поясом, то, как он, слушая Кадена, держался все время спиной к стене, – все говорило о неприязни, недоверии, опаске. О чем угодно, но не о любви.
– И этот бог теперь в тебе? – наконец спросил Валин ржавым, как железо, голосом.
Каден кивнул. Он чувствовал напор испытывающего пределы тюрьмы Мешкента.
– А зачем вам в Копье? – наседал Валин. – Почему нельзя провести обряд здесь?
– Не получится, – объяснил Каден. – Копье… оно как бы священное место. Оно связывает наш мир с миром богов. Как алтарь.
– На алтарях люди умирают, – буркнул Валин.
– Риск есть, – признал Каден, проглотив остальное: «Смерть неизбежна. Смерть и есть наша цель».
Беда в том, что он сам не представлял, каким образом смерть приведет к исполнению задуманного. Мешкент в его сознании сто раз переходил от бешенства к молчанию и обратно. Бог проклинал, ревел, заискивал, но о подробностях обвиате не обмолвился. По словам Киля, кшештрим тысячи лет назад нашли на вершине башни мертвые тела людей-сосудов, но историк тоже не знал, как они умерли. Достаточно ли подняться на башню и ждать, пока бог сам не сбросит оковы слабой человеческой плоти? Или следует произнести какие-то слова, преклонить колени, совершить некий тайный путь? Этого Каден не представлял.
При других обстоятельствах разумнее было бы выждать, постараться вытянуть из бога рассказ о ходе обряда, но время истекло. Ил Торнья подступил слишком близко, и расставленный им капкан смыкался.
Тристе рядом с Каденом шевельнулась, придвинулась ближе. При Валине с Адер она еще не промолвила и слова – боязливо следила за ними в напряжении, словно решая, сражаться или бежать.
– В Копье вам не пройти, – сказала Адер. – Его заняли люди ил Торньи.
– Надо пройти, – покачал головой Каден. – Нет другого способа.
– Есть другой способ, – угрюмо бросил Валин. – Найти ил Торнью и врезать ему топором промеж глаз. Как тебе такой?
– Не годится, – возразил Каден. – Даже если ты сумеешь убить ил Торнью, боги внутри нас останутся взаперти. Я непрерывно, даже во сне, сопротивляюсь Мешкенту. И сейчас тоже не даю ему себя подчинить.
Адер всматривалась в его глаза, как будто могла разглядеть бога в темных зрачках.
– Почему бы его не выпустить? Если он действительно бог, сумеет сам себя спасти.
– Ты не поняла, – тихо ответил Каден. – Тот, кого я ношу в себе, – Владыка Боли. Он пришел сюда, в наш мир, чтобы распространить свою империю страданий на всю землю, поставить алтари в каждом поле, в каждой роще, напитать землю кровью и воздух наполнить воплями. Если я его выпущу, отдам ему это тело, он победит или будет уничтожен. Нельзя допустить ни того ни другого. Да, мы сражаемся против ил Торньи, но при этом не вступаем в союз с Мешкентом. У нас остается один путь – обвиате.
Только договорив, он заметил, что Валин перестал метаться. Он застыл в полной противоестественной неподвижности в дальнем конце узкого погреба, уставив на Кадена рассеченные рубцами глаза.
