– Наверняка вы этого не знаете.
Амут шагал через две ступени, не замечая тяжести блистающей эдолийской брони. Только на следующей площадке он заметил, что Каден отстал.
– Приношу извинения, первый оратор, – с поклоном проговорил он. – От стыда я сделался нетерпелив.
Стражник остановил взгляд на ступенях, положил кисть на рукоять большого меча и стал ждать. Как бы ни был взбудоражен, первый щит эдолийской гвардии оставался жестким, как мраморное изваяние, весь из прямых углов и приличий. Застывший в ожидании, пока Каден соберется с силами, он казался высеченным из камня или выкованным из стали.
– Не ваша вина, что я так раскис, – снова покачал головой Каден.
– Лестница Интарры тяжела даже для закаленных мужчин, – заметил Амут, не шелохнувшись.
– До моего кабинета всего тридцать этажей, – возразил Каден, принуждая ноги шевелиться.
Он одолевал этот подъем ежедневно, но всегда неторопливо. С каждым месяцем все медленнее, сообразил он сейчас. А Амут ни разу не дал себе передышки после выхода из палаты совета, и уже на десятом этаже у Кадена загорелись мышцы ног. Он угрюмо приказал себе на время забыть, что намеревался подняться куда выше тридцатого этажа.
– В те времена, когда я жил с монахами, – припомнил он, снова останавливаясь на площадке рядом с Амутом, – такой подъем был бы мне за передышку.
– Вы – первый оратор республики. У вас есть дела поважнее, нежели гонять себя по лестнице.
– Вы – первый щит эдолийской стражи, – возразил Каден, – однако находите время каждое утро взбежать снизу доверху.
Он несколько раз видел, как тренируется этот человек: всегда до рассвета, в полном доспехе и с мешком песка за плечами, он топал по ступеням с застывшим в решимости лицом.
– Ежеутренние пробежки не помогли мне исполнить свой долг, – мрачно возразил Амут.
Каден повернулся к нему и принял строгий вид:
– Довольно вам извиняться. Я жив. Совет в безопасности. Сколько вы ни корите себя, это не прольет свет на случившееся.
Амут бросил на него взгляд, скрипнул зубами и кивнул:
– Как скажете, первый оратор.
– Поговорим на ходу, – предложил Каден (до его кабинета оставалось еще пятнадцать этажей). – Только пойдемте медленнее. Что там произошло?
– Кто-то проник во дворец.
– Это несложно, – заметил Каден. – Во дворец что ни день входят, должно быть, тысячи людей: слуги, гонцы, купцы, носильщики…
– Они сумели пробраться в Копье.
Каден попробовал это обдумать. В Копье Интарры вела одна дверь – высокая арка, прожженная, прорезанная или пробитая в несокрушимом закаленном стекле стен. Ее день и ночь охраняли эдолийцы.
– Ваши люди у входа…
– Копье не назовешь неприступной крепостью. Дела импе… – Он покачал головой и поправился: – Дела республики ведутся внутри. Люди входят и выходят. Я приказываю охране у дверей предотвратить явную угрозу, но каждого они останавливать не могут, это привело бы к несказанному затору.
Каден покивал, начиная понимать.
Копье Интарры было древним сооружением. Ни люди, ни даже летописи кшештрим не запомнили его создания. Архитекторы Рассветного дворца окружили его крепостью, не ведая ни кто, ни как, ни зачем выстроил эту башню. Кадену смутно вспомнилось, как в детстве его сестра читала том за томом в поисках разгадки тайны и в каждой книге находила свою версию, свои доводы и даже подобие доказательств.
«Иногда, – сказал ей наконец Санлитун, – приходится смириться с тем, что наше знание ограниченно, Адер. Возможно, истории Копья нам никогда не узнать».
Сам-то он, конечно, знал.
– Я открыл тайну твоему отцу о назначении Копья, – поделился с Каденом Киль много месяцев назад после возвращения в Рассветный дворец, – и открою теперь тебе.
Они вдвоем – первый оратор новорожденной Аннурской Республики и бессмертный историк-кшештрим – сидели, поджав ноги, под кровоточащей ивой у пруда в саду Вдовца. Ветер рябил зеленовато-коричневую воду, на мелких волнах играли блики. По ним перебегали тени от свисающих ивовых ветвей. Каден ждал.
– Башня – ее вершина – это алтарь, святое место, где наш мир соприкасается с миром богов.
Каден тогда покачал головой:
– Я много раз стоял на вершине башни. И ничего не видел, кроме неба и облаков.
Киль указал ему на бегущую по поверхности воды узкотелую букашку. Гладь проминалась под ее легким весом. Насекомое, перебирая длинными ресничками ног, скользило из тени в свет и шмыгало обратно.
– Для этой бегуньи, – сказал кшештрим, – вода непроницаема. Она никогда не пробьет поверхности. Никогда не узнает истины.
– Истины?
– Что существует иной мир: темный, огромный, непостижимый – прямо под кожурой знакомого ей мира. Ее разум не создан для осознания этой истины. «Глубина» для нее ничего не значит. «Влага» – пустой звук. Глядя на воду, она видит отраженные в ней деревья, солнце, небо. Ей неведома тяжесть воды, неведомо, как она теснит уходящего в глубину.
Букашка скользнула по отражению Копья Интарры.
– Отражение башни не есть башня, – сказал Киль и отвернулся от пруда и невесомой бегуньи.
Каден проследил за его взглядом. Они долго всматривались в блистающую тайну в сердце Рассветного дворца.
– Так и эта башня, – изрек наконец Киль, указывая на просвеченную солнцем пику, разделившую небо, – только отражение.
Каден покачал головой:
– Что она отражает?
– Мир под нашим миром. Или над ним. Или рядом с ним. Наш язык не в силах выразить эту истину. Он – орудие, как молот или топор, и пригоден не для всякой работы.
Каден вновь повернулся к пруду. Водомерка скрылась.
– То есть сквозь эту башню боги могут проникнуть под поверхность?
Киль кивнул:
– Ведя великую войну с вашим родом, мы узнали об этом слишком поздно. Двое наших воинов случайно увидели обряд, но к тому времени, как добрались до вершины, боги уже ушли. Остались лишь человеческие оболочки.
– Люди – сосуды для младших богов, – подумав, заключил Каден.
Киль снова кивнул.
– Как это возможно? – спросил Каден.
– Обвиате. То, чего требовала Сьена, когда Тристе приставила нож к своей груди.
– Как оно проводится? – хмуро спросил Каден.
– Этого мой народ не сумел выяснить, – отвечал историк. – Мы знаем, что башня – это врата, но ключи от них, как видно, есть только у богов.
«Врата для богов», – угрюмо размышлял Каден, взбираясь по лестнице вслед за Маут Амутом и чувствуя, как обжигает легкие хриплое дыхание.
Ничто не указывало на то, что вломившиеся в Копье неизвестные знали эту истину. Ничто не указывало на то, что не знали.
