– Сначала пойдут волдыри, – выдавливая из себя ужасную истину, заговорила Адер. – На ладонях, по всему лицу. Они вскочат быстро и будут болеть. Будут жечь, пока не полопаются. Потом станут кровоточить. И глаза, и горло.
Майли била дрожь.
– А другого способа нет? – спросила она. – Полегче?
Способы, конечно, были. Из всех ядов в лаковой шкатулке ил Торньи «аяная», названный так по дававшему его маленькому манджарскому пауку, был самым жестоким. И только он сулил так изуродовать лицо девушки, чтобы ее невозможно было узнать. Какой смысл оставлять в клетке Тристе тело, увидев которое стражники сразу поймут, что это не Тристе?
– По-другому не получится, – ответила Адер.
– Возможно, – гладко вставила Кегеллен, – у тебя все пройдет… помягче.
Адер снова покачала головой. Она попыталась представить Майли младенцем, но перед глазами стояло личико Санлитуна, его круглые светящиеся глаза.
– Помягче не будет, – сказала она, – но это будет недолго.
– Сколько? – спросила девушка. – Сколько я буду… умирать.
– Полдня. Может, чуть дольше или меньше.
– А мой братик? – спросила Майли. – И мать? Вы о них позаботитесь? Заплатите им, сколько обещали?
– Да, – кивнула Адер.
– Меня ведь не будет… не будет. – Девушка мотнула головой, стряхивая слезы. – Я не смогу о них позаботиться.
Кегеллен шагнула к ней, ласково тронула за плечо.
– Смерть легкой не бывает, детка, но ты и так умираешь, – сказала она. – Мы предлагаем тебе обеспечить тех, кого ты любишь, даже когда тебя заберет Ананшаэль.
– Но… пятьдесят золотых солнц? – В глазах Майли надежда боролась с недоверием. – Целых пятьдесят солнц?
Адер захотелось плакать. До этой минуты она не знала, на чем именно Кегеллен сторговалась с девушкой. Только надеялась, что у нее хватит монет – даже по военному времени, когда Аннур разваливался на части, – чтобы расплатиться. Тысяча солнц? Пять тысяч? Васта Дхати вытребовал, провались они, три корабля. А девушка оценила себя так дешево – в жалких пятьдесят солнц, – что это походило на преступление.
– Мы можем предложить больше, – сказала Адер.
– Мы с Майли уже поговорили, – перебила Кегеллен, – и договорились…
– Пять тысяч солнц.
Майли вскинулась, подозрение явственно проступило на лице.
– Пять тысяч… за что? Что мне придется сделать?..
Ее опять затрясло, – видно, она вообразила себе небывалые ужасы.
– Больше ничего, – ответила Адер. – Только это.
Кегеллен подняла брови, хотела что-то сказать, но передумала и сложила губы в улыбку.
– Подумай, как обрадуется твоя мать, – промурлыкала она. – Как много можно купить на эти деньги для твоего братика.
В ее голосе было столько искренности, что Адер неподдельно удивилась, когда, проводив девушку, Кегеллен покачала головой.
– Пять тысяч солнц, – проговорила она, поднесла к губам хрустальный бокал с белым сай-итским, пригубила и отставила. – Мне это представляется… излишеством.
– Это не твои монеты, – отрезала Адер, выпрямившись.
– Нет, – рассмеялась Кегеллен. – Уж конечно не мои. Будь они мои, я бы сбила цену с пятидесяти до двадцати пяти.
– Ты как будто этим гордишься?
– Гордость, – ответила женщина, проводя языком по губам, – для тех, кому не приходилось так яростно бороться за жизнь.
– Ты не беднее меня! – опешила Адер. – Богаче, насколько мне известно.
– И уверяю, ваше сияние, не потому, что я раздавала золото умирающим девицам за то, чтобы они… продолжали умирать.
– Это для ее семьи.
– Понятно, – покивала Кегеллен.
– Ты сама сказала, что они в отчаянной нищете. Ты вытащила Майли прямо из таверны в Ароматном квартале.
– Да, – подтвердила Кегеллен, – и да.
– Ну а на пять тысяч солнц они смогут купить дом. Небольшой дом и рабов, чтобы его содержать.
– Еще один семейный особняк. – Кегеллен язвительно повела бровью. – Как мило. И да, рабов. Не сомневаюсь, семья Майли будет в восторге от вашей щедрости, ваше сияние. Как и рабы.
Адер с удивлением поняла, что задета за живое.
– Это – особняк. – Она ткнула пальцем в люстру над собой. – Он уж наверное стоил не меньше пяти тысяч солнц. И здесь я видела уже не меньше десятка рабов.
– Я выбила у жизни кое-какие удобства, – кивнула Кегеллен.
– А разве семья Майли не заслуживает того же?
– Я нахожу слово «заслуживает» чрезвычайно скользким. – Кегеллен пожала плечами. – Может быть, мой старый ум стал слишком неповоротлив…
– Ты считаешь, что все это заслужила?
Схватившись за живот, Кегеллен звучно расхохоталась:
– Конечно нет! Все, что у меня есть, – краденое.
– Ну а семья Майли ничего не крадет. Я сама им даю.
– Какое великодушие, – пробормотала Кегеллен. – Подлинно императорский жест.
Адер сощурила глаза:
– Если хочешь что-то сказать, говори прямо.
– Простите, ваше сияние. – Женщина беспомощно развела руками. – Я не хотела вас оскорбить.
– Да провались твои оскорбления, Кегеллен!
Вечная Сука взглянула на нее поверх высокого бокала и кивнула:
– Проще простого: вы можете вытащить мать Майли из нищеты, можете сделать ее купчихой, знатной дамой, королевой, но не обманывайте себя. Всякое золото откуда-то берется.
– Как это понимать?
– Монеты, которые вы так щедро раздаете, пришли к вам из чьих-то рук. Чтобы так вольно их разбрасывать, их сперва пришлось захапать.
24
– План – это не вопрос, – покачала головой Гвенна. – План придумать недолго. Мы до утра выдадим с десяток, и еще время на выпивку останется.
Талал нахмурился:
– А ты не преувеличиваешь? Скарн и без птиц неприступен. Одни утесы…
– Видела я те долбаные утесы, Талал! – не выдержав, огрызнулась Гвенна. – Не скажу, чтобы у меня зудело поболтать задницей на ветру, карабкаясь по веревкам. Я про то, что это выполнимо. По крайней мере, было бы выполнимо, будь на нашей стороне не эта милая компания дураков и трусов, а пара крыльев кеттрал.
Последняя фраза прозвучала громче, чем ей бы хотелось, но дураки и трусы были еще и глуховаты – по крайней мере, по меркам тех, кто испробовал сларновых яиц. Они все собрались на дальнем конце пещеры, жались к огню и, хотя, по обыкновению, косились – с любопытством и опаской, – как будто не расслышали вырвавшихся у нее обидных слов.
