9
– Давай еще раз, – велела Нира, тыча в живот Адер своей клюкой.
Адер попробовала отмахнуться, но старуха оказалась проворнее – коротко взмахнула палкой и снова ударила, на этот раз пониже спины. Адер, униженная и запуганная, бесилась, но деваться было некуда: Нира ее так прижала, что девушке ничего не оставалось, как решить задачу или терпеть бесконечную брань и синяки на заду.
– Еще раз, – повторила Нира.
Второе утро путешествия обещало быть приятным: прохладный влажный воздух, теплое солнце, вместо городского чада – запах земли и травы. Здания сменились обширными полями, широким небом и зеленовато-бурой лентой канала, несущего с юга яркие узкие лодки, выше бортов нагруженные товарами для Аннура. Сквозь повязку Адер не различала деталей, но видела цвета и ощущала непривычный для городской жительницы простор.
Хотелось верить, что она спасена; уйдя за границу города, вырвалась из когтей ил Торньи, но стоило оглянуться, Адер видела Копье Интарры – блестящий на солнце стеклянный шпиль надвое рассекал небо на севере. Двадцать лет там был ее дом. А теперь при виде башни потели ладони. Адер старалась не оглядываться.
Оши сидел на крыше фургона, из-под золотого одеяния паломника палочками торчали тощие запястья, а в руке старик держал грушу – который час разглядывал, так и не надкусив. Вместо груши он жевал прикушенную изнутри щеку и немелодично мычал себе под нос. Нира шагала рядом и цокала языком, погоняя буйволов. Повозка пристроилась в широкий разрыв между передовыми и отставшими – места здесь хватало, и Адер почти забыла, что бежала от главного врага, затерявшись среди других. Хорошо было бы совсем забыть. Да вот беда, Нира не давала.
– Повторяй, девочка, – приказала она, стукнув тростью в борт фургона.
– Меня зовут Дореллин, – устало заговорила Адер. – Я дочь купца…
– Чем он торгует?
– Тканями.
– Какими?
– Большей частью сай-итским шелком, но дополняет ассортимент крашеным сукном с севера.
Нира в изнеможении выдохнула:
– Мешкентов хрен торчком, какая же ты тупая!
Адер вспыхнула, в негодовании забыв про страх:
– А что не так с импортом сукна и шелка?
– Прежде всего, – Нира принялась загибать узловатые пальцы, – «ассортимент». «Импорт».
– Вполне употребимые слова, – отбивалась Адер.
– Для того, кто жизнь прожил во дворце, в тепле и неге.
У Ниры временами менялись и выговор, и манера речи. В целом старуха выговаривала слова по-деревенски, пересыпая речь сочными ругательствами, но иногда, как сейчас, срывалась на более изысканные обороты, чем выдавала, что умеет говорить, как пристало женщине, просто не дает себе труда.
– Я же рассказываю, что отец богат. Вполне правдоподобно, что он дал мне образование.
– Да уж, правдоподобно! Только нам не правдоподобие, дерись оно конем, надобно. И кстати, это приметное, как монетка, словечко тоже не вправе скатываться с твоих пухлых губок. Нам нужна полная неприметность. Эти придурки… – она махнула скрюченной лапкой в сторону золотых одежд впереди и позади, – тупостью немногим тебе уступают, но все же они не совсем безмозглые. Хочешь, чтобы о тебе сплетничали: «Умная девица эта Дореллин. Так хорошо говорит, столько всего знает…» – Старуха вздернула бровь. – Ты этого хочешь?
– В империи полно красноречивых и сведущих девиц.
Нира фыркнула:
– Да ну? С чего ты взяла? В доках насмотрелась? Или околачиваясь на Сером рынке, болтала с другими купеческими дочками? – Она нахмурила лоб. – Ну? Много ли ты видела купеческих дочек со своего маленького принцессного трона?
– Послушай… – Адер видела, что старуха права, но признавать этого вслух не желала. – Я ценю твое желание помочь, но, по-моему, это ни к чему. Я и сама справлюсь. Думаю, лучше нам в дальнейшем заниматься каждой своим делом и заботиться о себе. Люди скорее заметят наши разговоры, чем обратят внимание на одинокую молодую женщину.
– Опять глупость, – огрызнулась Нира. – Твою дурь уже ведром черпать можно!
Адер вдруг вскипела, шагнула вперед, загородила старухе дорогу, вынудив остановиться. Она была на голову выше и использовала каждый дюйм своего роста, чтобы свысока бросать слова.
– Я принцесса Аннура! – прошипела она. – Я из дома Малкенианов и до побега из дворца служила министром финансов. Понятия не имею, кто ты такая и с чего вздумала, будто за меня отвечаешь, но, ценя твою помощь, не потерплю в дальнейшем ни такого тона, ни такого обращения.
Выговорив все это, она заметила, что тяжело дышит и воздух обжигает ей горло. Ее тирада не заняла много времени, и говорила она так тихо, что другие паломники слышать не могли, но их быстро догоняла другая телега, и Адер резко развернулась и зашагала вперед, не заботясь, идет ли за ней старуха. Страх обручем сжимал сердце. Одно дело – злиться на Ниру за муштру, а другое – открыто, едва не у всех на глазах, на нее огрызаться. До сих пор женщина старалась ей помочь, но если передумает, то несколькими словами легко разрушит все возведенное ею здание лжи.
«Глупо! – бранила себя Адер. – Глупо и безрассудно».
Через несколько шагов она услышала за спиной стук палки о дорожный булыжник. Старуха так спешила, что дышала с присвистом. Адер прислушалась: нет, это не свист. Нира взвизгивала от смеха. Нахлынувшее облегчение тут же сменилось новой вспышкой гнева.
– Дуреха-то ты дуреха, но с характером. Ну давай повторяй все заново, а не то всем расскажу, кто ты есть.
Адер глубоко вздохнула, сдерживая ярость и зарекаясь впредь отвечать на уколы. У купеческих дочек тоже есть гордость, но не та, что у принцесс, а Нира – наверняка не последняя, кто ее оскорбит. Если взрываться всякий раз, когда ее заденут, она не доживет до конца паломничества. Чтобы добраться до Олона, Вестана Амередада и Сынов Пламени, надо держать себя в руках.
Адер уже открыла рот, чтобы заново оттарабанить свою историю, когда сидевший на фургоне Оши вдруг разрыдался. Он содрогался всем телом, тощая грудь вздрагивала, рука, еще сжимавшая грушу, потянулась к лицу.
– Нет, – всхлипывал он. – Нет, нет, нет…
Нира поморщилась и свернула к фургону, забыв про Адер. Старуха с удивительной ловкостью взобралась по тюкам и села рядом с братом.
– Бросай-ка скулить и стонать, – приказала она. – Кому это надо – слушать, как старый дурак хнычет над надкушенной грушей?
Слова были жестокими, но рука Ниры ласково гладила брата по спине. Слезы скатывались на золотой балахон Оши. Сквозь повязку пятна казались не слезами, а ожогами на ткани.
– Она умерла, Нира, – всхлипнул старик, показывая ей грушу. – Я ее убил.
– Не ты убил, старый хрыч, – огрызнулась она, копаясь в поклаже, – а тот, кто сорвал. Да и не живой же ее есть!
