– Что теперь? – спросил Фултон.
Адер задрожала. Правда словно ржавый кинжал, но она обязана им правдой.
– Лехав… он же Амередад… Он хочет вашей смерти. В качестве мести за Сынов, убитых вами при попытке меня спасти.
Фултон поджал губы, но промолчал.
– По мне, для истинно верующего прям-таки вопиющее негостеприимство, – заметил Бирч.
Шутил, как всегда, только шутка вышла слабой, словно разъеденной ржой.
– Я пыталась его смягчить, но он не уступил, – быстро заговорила Адер в надежде заглушить голосом вину и стыд. – Его люди, Сыны Пламени и прочие, хотят бросить вас в костер, и он не станет им отказывать.
Она замолчала. Слова были бесполезны. Хуже, чем бесполезны, – оскорбительны.
– Без Сынов я ничего не добьюсь. Ил Торнья выйдет победителем. Даже если я откажу Лехаву…
– Нет, – как камень, уронил Фултон, – вы ему не откажете.
– Будь я проклят… – Бирч отвел глаза.
– Для того мы и живем, Алин, – обратился к товарищу старший охранник.
Адер никогда не слышала, чтобы он называл Бирча по имени. Она его даже не знала.
– Наши жизни отданы принцессе. Неизвестно, что сделают с ней эти фанатики, если она откажется.
– Неизвестно, что они с ней сделают, если она согласится, – возразил Бирч. – Мертвые, мы не сумеем ей помочь.
– Риски должна оценивать принцесса. Наше дело – служить.
– Я думал, служить – значит сражаться, – вскипел Бирч, но его возмущения хватило ненадолго: в голосе послышалось смирение.
– Иногда, Алин, служить – значит умереть, – кивнул ему Фултон.
Взгляд эдолийца горел ярче радужки Интарры. Можно было еще спорить, пытаться их спасти, но Адер уже сознавала, что спорить не станет. Еще не договорив, еще рассуждая о споре с Лехавом, она понимала, что Фултон откажется от ее жертвы, что его долг перевесит ее чувство вины, что ее предложение легковеснее воздуха. Она наблюдала за происходящим словно издалека, как за черной тучей близящейся бури. Она предвидела все, кроме той мучительной бездны презрения к себе, что разверзлась в ней, разъедая внутренности, и никогда, никогда не затянется.
* * *
Зрелище Негасимого Колодца лишь на миг отвлекло Адер от предстоящей казни.
В последние дни пути она каждую ночь видела рассекающую горизонт колонну света – бледного, как сияние тысячи лун, поглощавшего булавочные проколы звезд по сторонам. Шестнадцать столетий Негасимый Колодец служил маяком для паствы и предостережением для неверующих – этот непреходящий символ святости Олона был источником веры и целью аннурских паломников, благодаря которому они среди десятков других выбрали этот ветшающий город.
Вопреки своим пламенным глазам и легенде о божественном происхождении династии, Адер была скептиком. Слишком легко объявить себя избранником богов и слишком трудно опровергнуть подобные претензии. Высшим промыслом можно назвать все, что угодно: падение воробья, внезапное наводнение, раннее или запоздалое цветение дерева. Легенды были слишком древними, а свидетельства слишком скудными.
И все же она не могла не признать, что Негасимый Колодец – не воробей. Из вполне реальной ямы в десяток шагов шириной бил свет такой яркий, что прямой взгляд на него ослеплял неосторожного. Отрицать подобное невозможно. Даже камни вокруг склонялись перед неопровержимым фактом, просев округлым кратером, словно сама земля тянулась поближе к этому потрясающему сиянию. Адер рассказывали о верующих, бросавшихся в Колодец в надежде слиться с провозвестницей веры. Рассказывали и другое: как мужчин и женщин сбрасывали в палящий провал в наказание за ересь.
Едва войдя за ограждающую стену, от которой до Колодца оставалось еще три десятка шагов, Адер зажмурилась и заслонилась рукой от сияющей колонны. Спохватившись, что такой жест может возмутить собравшуюся толпу, она медленно опустила руку, выпрямила спину и подняла голову, заставив себя смотреть прямо на свет. Рядом с этим невыносимым сиянием молнии над озером показались бы слабыми и тусклыми.
Если верить легенде, этот пылающий днем и ночью светоч тысячу лет питался благочестием первой пророчицы Интарры. В чем-то легенды различались, но все сходились в главном. Когда девственница по имени Мааяла вошла в город – в то время столицу независимого Креша, – Одам Слепой повелел схватить ее за распространение новой веры. Короли Креша, и не в последнюю очередь Одам, поклонялись Акьету – так они звали бога войны, – между тем Мааяла отстаивала главенство богини света, на улицах и в домах доказывая, что свет очагов, звезд и солнца – один свет и исходит он от Интарры. Она утверждала, что свет Интарры оживляет все людские души, согревает кровь и тела. По словам Мааялы, люди напрасно боятся смерти, ведь тело, распадаясь, высвобождает скрытую в нем божественную частицу, позволяя ей слиться с великим светом земли и небес. Мааяла освобождала крешанцев от воинского долга, объявляла, что каждый, даже слабый и увечный, пока тело его сохраняет тепло, несет в себе божественную искру. Нет нужды воевать. В сражении нет героизма.
Одам объявил ее лгуньей, еретичкой и самозванкой. Он велел выволочь ее на крепостной плац, привязать к столбу и, в издевку над ее неколебимой верностью свету, приказал сжечь.
В преданиях остались его слова: «Если богиня света ее любит, пусть богиня света ее и примет».
И Интарра приняла ее.
Мааяла горела – сперва костер едва тлел, захлебываясь в дыму, потом разошелся. Ее плоть обратилась в пламя, и пламя это светило все ярче: алое, потом желтое и, наконец, чистейшей белизны. Пламя поглотило дрова и столб, а Мааяла все стояла, светясь ярче полуденного солнца – так ярко, что Одаму и его воинам пришлось отвести глаза. А отведя глаза, они увидели, что раскалились и камни плаца, засветились красным, желтым, белым светом, загорелись, расплавились и земля вокруг Мааялы Немеркнущей просела, словно она проплавила землю, создав своим жаром и светом Негасимый Колодец.
Так погибла крепость Одама и, согласно хроникам, чуть не погиб он сам. Король едва успел выскочить в потайную калитку, когда стены завалились внутрь, оплыли растопленным маслом. Камень целый месяц хранил жар, а когда остыл, любопытные опасливо заглянули за круг оплавленных валунов и увидели исходивший из Колодца столб света. Одам, каясь в совершенном грехе, подошел к самому краю ямы и глядел на свет, пока не ослеп.
«Плохо служили мне глаза, – сказал он, вернувшись. – Без них я наконец прозрел».
Адер завидовала и слепоте, и прозрению древнего короля. Сквозь струи ливня она различала лишь силуэты, но и того хватало, чтобы понять, что пространство вокруг Колодца заполнено до отказа. Ближе всех стояли Сыны Пламени, но верующие Олона напирали на их ряды. Их лица пугающе сияли, а дождь размывал разинутые рты и жадные глаза в провалы кошмарных масок, обращенных к ней в ожидании обещанного возмездия. Правосудие здесь ужасающе походило на жертвоприношение.
