Анник приволокли в натянутом на голову холщовом мешке, красноречиво говорившем об оказанном девушкой сопротивлении. Но больше всех, как видно, донимала ургулов Пирр. Ее привели последней, с руками, привязанными к бокам так туго, что шевельнуть она могла разве что кончиками пальцев. И сторожил ее не один, а четверо: двое мужчин, две женщины, и все старше приставленных к Валину и его кеттрал. Четверо ургулов со всех сторон угрожали ей обнаженными кинжалами.
– Ладно, – подняв брови, обратился к женщине Лейт. – Хоть и обидно, но признаю твою победу.
– Чем ты такое заслужила? – спросил, указывая на воинов, Валин.
Она попыталась пожать плечами, но веревки не позволили.
– Отправила к богу пару наших новых друзей.
– Это к которому богу? – осведомился Валин. – Квиной я сыт по горло.
– Ананшаэль теперь тоже сыт, – отозвалась Пирр с посуровевшим лицом.
– Пятерых, – вмешалась в разговор Хуутсуу, выказывая нечто весьма похожее на восхищение. – Троих таабе, двух ксаабе. Она убила пятерых.
– У тебя, я вижу, еще полно, – заметил Лейт, кивнув на кишащих кругом ургулов.
– И все же на чем-то надо остановиться, – ответила, разглядывая Пирр, Хуутсуу. – Эта женщина начинает мне нравиться.
– Ты еще и с половиной моих талантов не познакомилась, – кокетливо вздернув бровь, заявила Присягнувшая Черепу. – Со своими… мальчуганами ты даром время теряешь.
Хуутсуу расхохоталась густым полнозвучным смехом:
– Возьми я тебя в свой апи, обратно уже не выйду.
– А ты меня свяжи, – предложила Пирр.
– Ты уже не раз доказала, что веревки от тебя не спасают.
– Хватит языки чесать, – перебил их Валин.
Чувство вины сверлило ему кости – вины за то, что не уберег крыло от плена, не сумел устроить побег, а тут Хуутсуу с Пирр любезничают, перехихикиваются, как разомлевшие на солнышке торговки с Нижнего рынка. Присягнувшая Черепу, при всем своем тонком воспитании, была не лучше диких ургулов. Те и другие – кровожадные убийцы.
– Пирр, дай мне сказать, – оборвал он женщин. – Почему мы встали? Где мы?
Пирр взглядом извинилась за него перед Хуутсуу:
– Валин иногда забывает, что я не вхожу в его крыло. Он очень серьезный командир.
– Зато я помню, что ты не из крыла, – встряла Гвенна, – и, если сама не замолчишь, я тебя заткну.
Хуутсуу оценила взглядом небрежную усмешку Пирр и откровенное бешенство в глазах Гвенны. И, покачав головой, подытожила:
– Это вряд ли.
Валин не успел ничего сказать, потому что двое ургулов, растолкав толпу, выволокли к ним Балендина. Лич не сопротивлялся, даже когда они швырнули его к ногам Хуутсуу, однако Валин заметил, как опасливо, едва ли не с ужасом, поглядывали на него таабе.
– Ах, Валин, – приподнявшись на четвереньки, заговорил лич, – как пусты были мои вечера без твоей игривой болтовни!
Слова звучали легкомысленно, но пахло от Балендина усталостью и настороженностью.
– Рад, что ургулы тебя не убили, – ответил ему Валин.
Балендин поднял бровь:
– Решил сотрудничать?
– Ничего подобного. Просто я хочу сам тебя зарезать.
– Легко сказать, только вроде как ничего острого у тебя под рукой нет.
– А ты подожди, – сказал Валин. – Подожди.
Хуутсуу покачала головой:
– Вот как разговаривают у вас, культурных?
Валин обернулся к женщине.
– Где мы? – повторил он. – Что у вас здесь?
Ургулка окинула стойбище взглядом, словно сама не знала ответа. Тысячи костров коптили небо. Пахло горящим навозом, подгорелым мясом, конским и человеческим пометом, взрытой землей и мокрыми шкурами. Тысячи голосов сливались в ушах. Столько народу разом он не видал много лет, с тех пор как покинул Аннур.
Он снова повернулся к ургулке:
– Что вы задумали?
– Это пусть объяснит Длинный Кулак, – ответила она. – Он вас заждался.
– Кто, во имя доброго Хала, этот Длинный Кулак?
Хуутсуу помолчала, словно не знала простого ответа.
– Жрец. Шаман. Тот, кто нас объединил, – наконец ответила она.
– А от меня что ему нужно?
– Ему любопытны кеттрал, Присягнувшая Черепу и ты, Валин уй-Малкениан. Нечасто к нам заглядывают сыновья аннурских императоров. Длинный Кулак хочет на вас посмотреть.
22
Адер проснулась на комковатой постели в стылой комнате. Решила сначала, что еще ночь, потом поняла, что темнота – от грозового неба. Кто-то, видно, затянул оконный проем промасленной тканью, но ветер сорвал два угла, и они теперь яростно бились о подоконник, а дождь при каждом порыве ветра брызгал на пол.
Комната была ей незнакома. Она пошарила в памяти и наткнулась на большой ослепительный пробел. Последнее, что запомнилось: прибытие к олонскому мосту и паломники за спиной, но и эта картинка была смутной и расплывчатой, больше походила на виденное во сне, чем на прожитое. Мысли являлись медлительно и неохотно, а при попытке вспомнить, что случилось после моста, как она попала в эту темную каменную клетушку, слышался только голос, эхо оглушительного напева.
«Победи!»
Сердце билось ровно, словно в большой теплой ладони.
Ее пробрала дрожь. Адер потянула на себя тонкое колючее одеяло и поняла, что спала голой. Встревожившись, хотела сесть, но снова повалилась на тюфяк, как марионетка, которую кто-то тихо и почти ласково дергал за все нити сразу.
– Вашу одежду пришлось срезать, – прозвучал рядом сухой и почти равнодушный голос.
Повернув голову, Адер увидела мужчину – смуглого, коротко остриженного – на деревянном стуле в темном углу.
«Лехав, – лениво подумала она. – Его зовут Лехав».
– Все обгорело, кое-где прикипело к коже.
Да, кожа горела – яркое, чистое и не такое уж неприятное ощущение.
– Что… – Она сбилась, подняла и уронила руку.
– Молния, – объяснил Лехав. – У Негасимого Колодца.
Колодец… Нахлынули воспоминания: лица, свет, нескончаемый дождь. Оттягивающее руку холодное длинное копье. Почему горел Колодец? Что она там делала?
– Вам повезло, – заметил Лехав. – На Пояснице я видел, как молния поразила трех моих солдат, от которой в бурю стало светло как днем. Видел за тридцать шагов. Вот они стоят на пригорке, а вот… – Он уставился в окно застывшим взглядом. – Обгорели дочерна, все трое. Наземь они упали уже мертвыми. Я хотел их поднять, отнести в лагерь… Кожа слезала от прикосновений.
Молния. Приподняв одеяло, Адер осмотрела свое тело. Чувствовала она себя так, будто свалилась с большой высоты, а может, еще не свалилась, еще падает или как раз ударилась оземь, – страшный толчок потряс все тело. Огненное кружево на коже. Пылающие красные линии, тонкие, как волос, и изящные, как витой узор, следовали изгибам тела – филигранное несмываемое клеймо молнии. Эти линии выглядели швами и ощущались швами, словно под кожей не осталось ничего, кроме рвущегося наружу жара.
