Госпожа Мария выставила перед собой ладонь в предупредительном жесте. Мужчина опешил, но послушно остановился. Так и стоял с раскрытым объятием, пока госпожа Мария его рассматривала. Наконец, она поманила его пальцем. Мужчина осторожно подошел. Протянул руку, но госпожа Мария не ответила на рукопожатие. Вместо этого она встала на цыпочки и коснулась щеки кончиками пальцев. Мужчина повернул голову влево, потом вправо, давая рассмотреть себя получше. Наконец, госпожа Мария убрала руку от его лица и подала ее как для поцелуя. Мужчина приложился губами к тыльной стороне ладони.
– Маркус, – сказала госпожа Мария. – Как же давно ты к нам с Йоцей не заезжал.
– Я не…
– А это мой Сале. Сале, подойди! Видишь, как вырос?
Госпожа Мария обернулась, посмотрела на Марко и поманила его к себе ладонью. Он шумно сглотнул и не двинулся с места. Алиса легонько подтолкнула его локтем.
– Чего, русская? Чего это?
– Не знаю. Но ты подойди. Пожалуйста.
Алиса смотрела, как Марко подходит поближе, а госпожа Мария берет его руку в свою. Она впервые подумала, имя Сале не было случайным клочком фантазии, который прибило к порогу разума госпожи Марии попутным ветром. Какой-то Сале был на самом деле. Может, до сих пор живой и даже здоровый, а может, и нет, но в реальности госпожи Марии он точно был живее самого Марко, которого для нее, возможно, и не существовало. Алиса вспомнила, как госпожа Мария истошно надрывалась на Калемегдане и как торопилась дать этому почти незнакомому ей парню хоть немного ласки перед тем, как оставить его умирать.
Марко растерянно смотрел на протянутую ему руку и так же растерянно пожал ее в ответ. Мужчина в футболке с Че Геварой уставился на него, как будто пытался что-то разглядеть в его лице.
– Я не Сале, – сказал Марко.
– Я не Маркус, – сказал мужчина. – Но это ведь она? Госпожа Станкович?
– Вроде да. Вроде она. Наверное. Я не знаю. Русская? Слышь. Подойди, а?
Алиса подошла и протянула руку для приветствия.
Через десять минут вся группа сидела вместе с мужчиной на самодельных скамейках у костра. От огня шло ровное тепло. Ивана скинула босоножки, остальные вытянули настрадавшиеся ноги к костру и грелись прямо так, в обуви. По кругу пошла бутылка воды, потом кто-то из темноты передал термос, от которого пахло дешевым растворимым кофе и сивушными парами: в кофе подлили ракию.
Мужчину звали Петша. В переводе с цыганского его имя значило «свободный».
– Мама говорила, что назвали меня в честь свободы цыганского народа. А папа – что в честь свободы социалистической Югославии. Я только перед его смертью узнал, что нет.
Все оказалось куда прозаичнее. Когда Петша родился, отец – тот самый Маркус, которого помнила госпожа Мария, – уже разводился с его матерью, своей четвертой женой, которой едва исполнилось двадцать. Он пообещал содержать сына, если мать назовет его Петшей, чтобы имя стало талисманом и его владелец никогда не повторил судьбы отца, который так и не смог развязаться с женщинами и вскоре женился в пятый раз. Петша и не повторял. В свои пятьдесят он ни разу не был женат.
– Сначала делал деньги, – флегматично рассказывал он. – Потом имя. Потом еще больше денег. Потом собирал осколки семейного величия.
Петша подозвал кого-то из темноты и пошептался. Через пару минут ему принесли потертый от времени снимок. Петша наклонился поближе к костру, чтобы было лучше видно. На черно-белой фотографии дородный темнобородый мужчина сидел на диване между молодой и очень красивой госпожой Марией и ее не таким молодым породистым супругом. Петша был удивительно похож на отца, только отец носил добротный костюм.
– Отец очень уважал господина Станковича. Господин Станкович был человек исключительной деловой хватки. Отец тоже был человек исключительной деловой хватки. Они сначала не сошлись. Сами знаете, рома на Балканах всегда было непросто. Но отец говорил, что если ты деловой человек, то это и есть твоя национальность. Так они и сошлись.
Госпожу Марию Петша знал только по фотографиям и рассказам отца, который всегда называл ее по полному титулу и с исключительным уважением.
– Отец хотел прав для рома. Не для справедливости, а для расчета. Для уважения. А без госпожи Станкович ничего не решалось. Отец это понимал. Говорил, она держалась за локоть супруга держалась, а сама сжимала пальцы едва заметно, когда нужно было говорить «да». В кружевных перчатках. Всегда носила перчатки.
– Он, наверное, старался ей понравиться? – спросил Мика.
– Нет. Он говорил, что если стараться, то никогда госпоже Станкович не понравишься.
Алиса смотрела на фотографию и не могла понять одного: почему отец сидит в доме одного из самых влиятельных людей бывшей Югославии, а его сын сейчас командует мусорной мафией в трущобах из фанеры и картона. С другой стороны, кто бы мог представить женщину с царственной спиной на фотографии в перепачканном кровью кардигане, плачущей и лепечущей невпопад своим невидимым собеседникам.
– Господин Станкович поверил, что с отцом можно иметь дело. Не в деньгах – а отец делал для него хорошие деньги. Но и в политике тоже. Господин Станкович тогда по наводке отца помогал разным людям, которые потом добились квот для рома в учебных заведениях и права основать собственную партию.
– А на чем бабло-то поднимал? – спросил Марко.
Петша перевел на него взгляд. Внимательно осмотрел куртку военного кроя, тяжелые армейские ботинки и коротко бритую голову. Бог весть, понял ли он, что все это значит. Ответил:
– Сейчас это неважно.
– А кто такой Сале? – спросил Мика.
Алиса посмотрела на него и удивилась, какое у него ровное, почти скучное лицо, как будто ответ ему заранее неинтересен. Она подумала про плотные ставни, которыми окна старых белградских домов закрывались от всепроникающей кошавы – штормового ветра со стороны гор. Мика был как закрытое окно, за которым обитатели дома прятались от непогоды, но все равно выглядывали в щелку, чтобы подсмотреть, что происходит. Мику выдавал дрогнувший голос.
Петша покачал головой.
– Кто такой Сале? – повторил Мика.
– Я не знаю.
Госпожа Мария, которая единственная могла ответить на этот вопрос, молчала. Она прикрыла глаза и держала широкую ладонь Марко в своей сухой морщинистой руке. Грудь едва заметно поднималась и опускалась под кардиганом.
– Да чего непонятного. Сын это, – сказала Ивана.
В ее голосе звучало раздражение, как будто обсуждение ее до чертиков утомило. Она наклонилась вперед и растирала лодыжки. Когда говорила, даже не посмотрела ни на кого.
– У госпожи Станкович не было детей, – сказал Петша.
Госпожа Мария вздрогнула и сжала руку Марко крепче, а потом и вовсе потянула и прижала ее к своей груди. Обхватила обеими руками предплечье и баюкала его руку как младенца. Почти беззвучно шевелила губами: не то читала стишок, не то колыбельную. Ивана распрямилась и посмотрела на Петшу. Сказала:
