Когда вернулись в офис, Алиса попросила:
– Дай осмотрю.
– Ничего там нет.
– Дай хоть царапины обработаю.
– Я сам.
У Мики дрожали пальцы и он никак не мог отбить край ампулы. Алиса протянула руку. Он вложил стекляшку в ее ладонь, а потом молча позволил ей вылить рыжую, резко пахнущую жидкость на бинт и промокнуть царапины на руках и на лице.
– Ты как тигр теперь. Пятнистый.
Он не ответил на неуклюжую шутку, но Алиса пропустила это мимо. Уже то, что Мика разговаривал, ершился и привычно не хотел ничего от нее принимать, было лучше, чем когда он стоял со стеклянными глазами или делал один механический шаг по лестнице за другим. Пусть любой, лишь бы живой.
Потом они в неловком молчании уселись за стол. Алиса вопросительно кивнула на ракию, но Мика покачал головой и показал на другую бутылку. Разлили водку. Мика поднес ко рту свою кружку. Понюхал. Поморщился. Сделал крошечный глоток.
– Ты что делаешь?
– Пью.
– Это же водка. Кто так пьет водку?
Мика поставил кружку на стол и уперся ладонями в столешницу.
– Я весь внимание. Расскажи, как пить водку. Ты же все знаешь, да? Лучше всех знаешь. Что происходит. Куда идти. Что делать. Как выживать.
– Мика…
– Странно, как тебя еще в советники по делам президента не позвали.
– Мика!
– А, нет же больше президента! Тогда странно, как еще эти новые люди не прознали про тебя и не стоят в очереди за твоим советом, как строить новое государство. У тебя же всегда есть план. Интересно, что бы ты им сказала?
Алиса слушала и чувствовала, как из живота поднимается липкий горячий комок, который она впервые почувствовала в квартире госпожи Марии.
– Сказала бы, что водка – не ракия, ее пьют залпом, – огрызнулась Алиса.
– Я же говорю, ты всегда все лучше всех знаешь.
В ушах у Алисы опять зазвенел колокольчик. Каждый удар язычка о металлическую боковину выбивал уже привычное «не-чест-но». Она попыталась сдержаться. Сжала кружку в руках так, что костяшки пальцев побелели. Почувствовала, как заныло на смыке челюстей.
– Нет. Я не знаю лучше всех.
Колокольчик набирал силу, звенел звонче, множилось эхо от ударов. Алиса повысила голос, чтобы перекричать нарастающий звон.
– Я понятия не имею. Что происходит, куда идти, как жить и уж тем более как и зачем строить мир, от которого я бежала, сверкая пятками. Но я точно знаю, как пить водку. Это не ракия. Ракия – это для ленивого утра, ее пьют вместе с кофе, пижонскими маленькими глотками. Ее заедают рахат-лукумом и утренними сплетнями с соседями. Ее пьют сорок минут на террасе или за столиком в кафане, а потом еще два часа сидят над опустевшим чоканем и радуются жизни. Просто жизни. Просто тому, что проснулся сегодня и сидишь, смотришь на новый день. Ты раньше пил водку? Она даже когда хорошая, на вкус отвратительная. Пьют ее от широты душевных переживаний. Либо когда все так хорошо, что хоть потоп, либо когда плохо так, что хоть в гроб. Ее не тянут, ее опрокидывают залпом. Спроси меня, откуда я это знаю.
Она уперлась в Мику злым взглядом и встретила такой же злой взгляд в ответ. Мика прищурился и спросил:
– Откуда?
– А я ее пила в пятнадцать на похоронах отца, после того, как ей же заливала матери разбитый в кровь лоб. Пила в двадцать на первом задании, чтобы коллеги со мной хотя бы заговорить соизволили. Пила в тридцать, потому что от бутылки вина было уже не заснуть. Я однажды разнесла кассу в ночном супермаркете, потому что кассирша отказалась продавать мне бутылку в два часа ночи. Охранники меня продержали в подсобке, пока редактор не приехал забрать.
– Я понял, понял, – Мика все так же сверлил ее глазами и упирался ладонями в ребро стола, словно хотел оттолкнуть и его, и сидящую по другую сторону Алису. – Ты эксперт в том, как пить водку.
Колокольчик звенел совсем уж нещадно. Алиса прижала ладони к ушам и замычала. Потом опрокинула свою порцию из кружки залпом и потянулась за бутылкой, чтобы налить вторую. «Не-чест-но».
– Нечестно! – выпалила она. – Нечестно, Мика. За что ты так со мной? Почему ты со мной такой? Что я тебе сделала?
Он хохотнул и оттолкнулся от стола. Покачал головой, как будто не мог поверить в то, что слышит. А потом и сам, вслед за Алисой, выпил залпом и до дна все, что было в кружке. Неправильно выпил, на вдохе. Закашлялся. Щеки залились лихорадочным румянцем.
– Что ты мне сделала? Это что я тебе сделал? Это почему ты такая? Как будто весь мир тебе должен. Как будто у тебя все отобрали и теперь ты за это мстишь всем вокруг. Ходишь и сама у них отбираешь… Ты… ты… Ты как дементор из книжки! Чуть видишь живое, тебе нужно его уничтожить. Еще до всего вот этого. Еще на уроках. Ты с таким лицо приходила, как будто ненавидишь все это, как будто дай тебе волю, сама бы разбила в школе все окна. Подожди… Ты, может, поэтому тогда меня задержала, во дворе? Чтобы эти… эти люди нас заметили? Чтобы они за нами побежали? Ты скажи, что я тебе сделал? Может, на уроке тебе на ногу наступил и ты теперь отыгрываешься? Так скажи! Просто скажи! Хватит меня убивать!
Звон колокольчика оборвался. Выпитая водка подкатывала обратно к горлу. Алиса сглотнула ее пополам с чем-то соленым и противным, которое стекало по стенке глотки.
– Ничего.
«Ничего не сделал. В этом все дело. Ничего и не хотел делать. Палю в тебя словами – ничего не делаешь. Мир тебя палит – ничего не делаешь, не палишь в ответ. Может, ты стрелять не умеешь. Может, тебе при рождении патронов на дали. Чем же ты будешь отстреливаться, когда останешься один? Когда мир придет не за школой, а за тобой?»
– Ничего? Тогда почему ты такая? Я не понимаю! Не понимаю!
– Да потому что я там уже была.
Алиса обрушила кулак на столешницу так, что кружки подпрыгнули, а потом рывком поднялась и подошла к окну, безуспешно попыталась распахнуть давно заклинившие створки.
– Мика, я там была! В Чечне, в Сирии, в Египте! Я там живу, понимаешь ты, нет? Оттуда нет выхода. Слышишь, как ночью из спортивного бара кричат, и знаешь, что до конца ночи они выйдут на улицы убивать. Видишь толпу у церкви на Пасху и знаешь, что после службы они пойдут с этими же молитвами резать во имя своего в очередной раз восставшего из мертвых бога. Я шарахаюсь от пакетов из пекарен на улицах, чтобы они под ногами не разорвались!
Голос задрожал. Водка, не нашедшая другого выхода, потекла из глаз, обжигая слизистую век.
– Я там живу, Мика, – повторила она. – И ты там теперь живешь. В этом мире проблемы не решаются танцем и позитивным мышлением! Этого мира больше нет! Этого времени больше нет! Сейчас другое время. Не для таких, как ты, не для хороших мальчиков, которые красиво танцуют. Сейчас уродливое время, Мика, очень уродливое, и в него выживут только уродливые люди. Такие, как я. Я просто хочу…
