– Я всё расскажу, – обливаясь потом и слезами, заскулил он, когда Пожарский потянулся раскалённым прутом к его причиндалам.
– А мы всё знать не хотим, – успокоил его княжич. – Да, ты всё и не знаешь. Вот ответь, сколько бусин из ладана было в дарах волхвов?
Стоящий рядом богомаз из спалённого монастыря подошёл поближе.
– То и я не знаю, княже. Скажешь ли? – Монашек, видно, принял вопрос за чистую монету.
Иван же, уже начавший привыкать к причудам Пожарского, только фыркнул в бороду.
– Шестьдесят бусин, сделанных из смеси ладана и смирны, – ответил за татя Пётр: как-то слышал это в Исаакиевском соборе на экскурсии и запомнил.
– Благодарствую, княже, – поклонился иконописец.
– Ладно, – повернулся к разбойнику Пожарский, – теперь твоя очередь. Сколько было в вашем полку народу?
– Так без малого восемь сотен, – не мешкая, ответил разбойник, косясь на остывающий прут.
– Ох, тяжело, – вздохнул княжич. – Про твой полк потом поговорим. Сколько было народу в вашей шайке?
– Так без малого два десятка, правда, Федьку вчерась Медведь топором зарубил.
– Мы пятнадцать убили. Ты шестнадцатый. Ещё кто-то остался? – снова пододвинул Пожарский шомпол к огню.
– Нет. Все были туточки.
– И Медведь?
– Он от стрелы, считай, одним из первых полёг, – неотрывно глядя на раскаляющийся конец прута, затараторил бывший стрелец.
– Где у вас лагерь?
– Тут, недалече, с версту будет, на полдень. – Тать мотнул головой, показывая направление.
– И в лагере никого нет? – Прут снова переместился к причиндалам.
– Только бабка Сидориха, и всё, вот те крест! – Пленный сделал попытку перекреститься, дёрнулся, но Иван держал его за правую руку крепко.
– Кто такая?
– Травница. Мы её в одной деревне от попа отбили. Сжечь он её хотел, говорил, что колдунья.
– Ясно. Казна где зарыта? Или скажешь, что не знаешь? – Прут вплотную приблизился к причинному месту, даже ногу задел.
Пленный выгнулся назад и заверещал:
– Знаю, знаю. Я подсмотрел. Покажу. Христом Богом клянусь, всё покажу! – Слёзы ручьями катились из глаз, а у костра запахло дерьмом. Обделался бандюга с перепугу.
– Унесите его быстро отсюда, – поморщился княжич. – Да смотрите за ним хорошенько. Головой за него отвечаете. Стоп. Далеко отсюда до Нижнего Новгорода? – остановил стрельцов Пожарский.
– Ну, до своротки на Балахну два дня и оттуда ещё день, почитай, – путаясь в спущенных штанах, пытался подниматься и подобострастно кланяться одновременно пленный.
– Вот как? Вот что, ребята, вы его в ручей, что с другой стороны дороги пробегает, суньте, пусть обмоется, но руки не развязывайте: такой источник знаний мне нужен целым и не вонючим к завтрему, – без тени улыбки погрозил Ивану Пырьеву пальцем Пётр.
Утром княжич с двумя десятниками и пленным на ляшских огромных конях уехали в лес. За кладом разбойничьим, понял Иван. Вернулись те часа через два, огромный лагерь уже проснулся и позавтракал, кони были запряжены в телеги. На всех четырёх конях были перекинуты поперёк мешки с добычей, коней вели в поводу, до того, видно, тяжёлой была ноша. Только на одном сидела пожилая уже женщина с большущей корзиной в руках.
Свалили мешки под мелодичный звон металла в одну из телег и, не мешкая, тронулись в путь. Иван за подробностями не лез: захочет десятник, сам скажет.
С убитыми разбойниками поступили, как и в прошлый раз: раздели, сорвали нательные кресты, у кого были, и набросали кучей у дороги. «Другим на острастку», – так объяснил свои действия Пожарский. Лишь одна монашка пискнула что-то про христианские обычаи.
– Они не христиане! – отрубил княжич. – Вон, на них даже крестов нет! – И спокойно поехал дальше.
Иван стал всё сильнее бояться этого юнца. Что будет, если он узнает, кто его пытался отравить? Сейчас стрелец ехал в авангарде длиннющего обоза как раз стремя в стремя с Пожарским.
– Знаешь, Иван, что я думаю… – начал было Пётр.
И Пырьев не выдержал:
– Не вели казнить, князь-батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного, сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.
– Ну и ладно, – широко улыбнулся отрок Ивану, – потом сочтёмся.
Событие семнадцатое
Никита Иванович Пушкин, балахнинский воевода, сидел в своём дому и переписывал отчёт государеву дьяку в Нижний Новгород о сборе пятины с купцов своего уезда. Собрано было сполна, торговлишка с Казанью и самим Нижним в последнее время оживилась. Балахна хоть и не большой городок, но десяток торговых людишек имелся. Один же, купчина Тихон Замятин, и вовсе был первостатейный, имел две ладьи и хаживал и в Астрахань, и в Кострому, и в Казань. Собрано было сто семьдесят рублёв, о чем сейчас Никита Иванович и диктовал уездному писарю Агафону Лукину.
Это наипервейшее дело вдруг было прервано неожиданно появившимся подьячим Замятием Симановым.
– Никита Иванович, к заставе подошёл огромный обоз, одних лошадей сотни полторы, да телег несколько десятков, да людишек без счёта.
Событие для тихой и захолустной Балахны было неординарное. Пушкин оправил кафтан и поинтересовался:
– Кто такие? Откуда вести?
– Сынишка стрельца Захарьина прибежал от заставы, – пояснил источник новости Симанов.
– Вели стрельцов поднять, и коня мне пусть седлают. – Воевода вышел в другую горницу и, взяв саблю в дорогих ножнах, добытую у ляха в битве у Тушина, вышел на крыльцо.
Коня уже седлали, весь двор пришёл в движение, новость передавалась со скоростью летящей птицы. Лично проверив подпругу, Никита Иванович с помощью конюха взгромоздился в седло. Годы… А ведь, бывало, и без стремени взмывал на коня.
Путь до заставы много времени не занял, вся Балахна-то – две сотни дворов. Увиденное впечатлило. Впереди ехали на настоящих ляшских дестриэ два десятка стрельцов. Потом на таком же огромном вороном звере сидел юноша в богатых княжеских одеждах, справа от него гарцевал на буланом арабском жеребце подлинный лях. А затем… На самом деле, сотни полторы коней и не меньше двух десятков подвод, и по обочине дороги ещё и пешцы двигаются, вон, даже монашки с монахами. Что за переселение народов?
Воевода подъехал к заставе, и хоть был на коне, но получилось лишь снизу вверх поинтересоваться, придав голосу строгости:
– Кто такие?
Чуть раздвинув стрельцов, вперёд выехал тот самый юноша в княжеских одеждах и протянул свиток с печатью:
– Здрав будь, воевода, прости, не знаю имени-отчества. Я – Пётр Дмитриевич Пожарский, по царя и государя всея Руси Михаила Фёдоровича указу приехал принять новые отцовы вотчины и учинить в них порядок. Стрельцы мне в сопровождение посланы.
