Нет, Тим, кажется, эта учебная иллюзия тебе уже не по зубам. Лучше бы сотню врагов дали, и я бы умер в бою, орудуя винтовкой или ножом до полного бессилия.
Эх, магострел, так и не попробовал…
Интуиция кольнула меня, и я из последних сил открыл казённик. Пирусный патрон, вашу псину. Он же заряжен!
Первое правило пустыни — подавай о себе знаки. Не только же богам всякие знамения подавать?
Я попытался отбросить все телесные ощущения, хоть это и казалось невозможным. После этого я уже не встану и не пойду… Да я и так уже не встану.
Именная привязка винтовки, как же она выглядит? Мои пальцы постукивали по деревянному прикладу, на котором отлично виднелись выжженные следы от зубов.
Через некоторое время пришло ощущение, что винтовка отвечает. Совсем как там, на двери в гробнице Борзовых, где нужен был ключ, чтобы её открыть.
Магострел ждал ключ, и я расслабился, положив палец на спусковой крючок и пытаясь передать винтовке нужный заряд огненной магии. Совсем немножко, но даже такое количество мне было трудно собрать… Главное, точная пропорция.
Выстрел грохнул в пустыне, словно гром, и я даже закричал, до того больно было отвыкшим ушам.
Уронив магострел, я некоторое время смотрел в небо, где пирусная пуля оставила чёткий дымный след. Красивый предсмертный салют, Тим.
Так, пёс ты толчковый, а ну двигайся!
Прошло полчаса, прежде чем я нашёл силы подобраться к краю бархана и выглянуть, осматривая бескрайнее песчаное море. И не сразу понял, что по вершине дюны кто-то идёт ко мне — яркое солнце совсем не давало разглядеть деталей, да ещё ветер подхватил горсть песка, бросив мне в глаза.
Глава 5. Слышащий
Так бывает, что внутренний стержень придаёт сил, когда всё зависит только от тебя — и ты до последнего крепишься, даже тогда, когда смерть дышит в затылок. Но вот забрезжила помощь, и я сразу в изнеможении обмяк, моя голова свалилась на песок и больше подниматься на хотела.
— Храни нас Незримая, — встревоженный голос раздался надо мной, — Что ты здесь делаешь?!
Ответить я не смог, уплывая в те края, где очень, очень много воды. Целые реки и озёра, и я мог в них плескаться, плавать, и пить, пить, пить…
Меня перевернули и я, едва разлепив веки, увидел лицо. Это был старик с длинными белыми волосами, очень худой, будто высохший, с седой щетиной на впавших щеках. И с повязкой на левом глазу.
— Совсем не изменился, Борзовский подкидыш. — его губы прыгали от волнения, а единственный глаз елозил по моему лицу, будто составлял точную голографическую копию.
Даже сквозь дурноту обморока я удивился. Старый пёс, совсем с катушек съехал! Он же видел Василия последний раз, вытащив его из материнской утробы двадцать один год назад.
— Я знал, но не был готов, Незримая, ты же понимаешь, — бормотал старик, мотая головой и осеняя себя знамением, а потом вдруг опомнился, полез за пазуху, — Ой, что это я! Сейчас, сейчас, сын мой.
Моих губ коснулось горлышко фляги, и в приоткрытый рот вдруг полилась вода. О, капитское искушение, как же это прекрасно! Мой язык давно уже представлял собой пересохший и набухший кусок вяленой плоти, и поэтому влага практически не доходила до горла — она сразу впитывалась в потрескавшуюся слизистую.
Незнакомец плеснул мне пару глотков и деловито завинтил фляжку:
— Нам ещё обратно идти, сын мой.
Я что-то ему простонал в ответ, а потом закрыл глаза. Всё, псы капитские, сил больше нет, можете меня вязать…
* * *
В этот раз видений никаких не было. И снов тоже.
Я очухивался время от времени, чтобы каждый раз увидеть спину старика, который упрямо тащил меня по дюнам. Укутав в покрывало и положив меня на какое-то полотнище, он тянул за края, буксуя и увязая в песке. Иногда останавливался, поднимал над нами полог и подолгу сидел, отдыхая и громко читая молитвы, а потом вставал и всё так же тащил меня по пескам.
Небо над пустыней было чистым, ни единого облачка. Солнце светило так ярко, что, казалось, занимало половину небосвода, окрашивая его в ослепительный золотой цвет.
Иногда я видел на соседнем бархане силуэт пса, будто провожавшего нас. Он сильно искажался и подёргивался в жарком воздухе, и, скорее всего, это мог быть либо мираж, либо мой глюк. Да и не осталось у меня сил об этом задумываться.
А один раз я наблюдал что-то поистине странное. В жарком мареве по дюнам двигалось пылевое облако, только казалось, что оно никак не зависит от ветра и живёт своей жизнью. Меня в этот момент кольнула интуиция, предупреждая об опасности, а одноглазый просто столкнул меня в низину и соскользнул за мной, будто боялся, что облако нас заметит. Сколько мы отсиживались в ложбине, я не знал, потому что опять потерял сознание.
* * *
Мир накрыли густые сумерки, когда я наконец открыл глаза и понял, что уже не скачусь в забытье. Словно сбылась мечта солдата, и я выспался.
Закат уже отгорел, оставив на горизонте слабый отсвет, в котором было видно изрезанные контуры оранжевых дюн. Небо было безоблачным и безлунным, звёзды потихоньку загорались по одной, и могло даже показаться, что я где-то на родной Земле.
Вот только пятно кромешной темноты, густо истыканное звёздами, словно насмехалось надо мной. Хотя нет, Пробоина мне честно намекала, что этот мир никуда не собирался меня отпускать.
Спустя пару минут, окончательно сбросив оковы сна, я попробовал подвигаться. Повернул голову, оценивая стоянку, которую организовал старик.
За спиной и сбоку большие желтоватые скалы, наполовину меня прикрывает навес, а лежу я на покрывале, одетый в простую мешковатую одежду — штаны да рубаха. Рядом, прямо на песке, магострел.
На автомате я, морщась от боли, аккуратно вытянул руку и подвинул винтовку к боку, вытащив на покрывало. Нечего убивать песком механизм.
Так, что у нас с телом? Боль… Не острая, скорее туповатая, но фатальных повреждений я не ощущаю. В общем, чувствую себя так, как должен чувствовать бедняга, чуть не сдохший в пустыне, но которого спасли.
Все мышцы ломит, обгоревшая кожа пылает, но при этом мне холодно. И, как и до этого, ужасно хочется пить.
Меня отвлёк хруст дерева. Старик в углу между скалами попытался разжечь костерок из сухих тонких веток и бессильно тыкал в них пирусной палочкой. Он заметил мой взгляд и цыкнул:
— Красная Луна ушла, Вертунов красных рядом нет, и пирус вообще работать не хочет. Эх, Незримая, если б я был огняшом…
— Ты бы… — я осёкся, осознал, что очень долго не разговаривал, но потом продолжил, — Ты бы тогда не нашёл меня, Филиппо.
Одноглазый вздрогнул, но потом вздохнул, будто окончательно смирившись с чем-то. Он встал, подошёл, и протянул мне флягу:
