Миссис Сток не стала отворачиваться, пока я не без труда стягивала с себя старую одежду, стараясь, чтобы сорочка не задралась. Последнее время с моим телом творилось что-то неладное. Нечто такое, что мне совершенно не нравилось и что никому не хотелось показывать. Я торопливо натянула зеленое платье, которое было мне велико — пожалуй, даже слишком, — зато прикрыло меня целиком. Оно слегка полиняло от стирки, но нигде ничего не сдавливалось и не чесалось. Платье, сделаное из добротной мягкой шерсти, было довольно длинным, но не настолько, чтобы мешать ходьбе. Такой наряд можно носить долго.
— Поглядись-ка в зеркало, Мэри! И скажи, что думаешь.
Что думаю? Вот так вопрос! Я уставилась на свое отражение и увидела очень бледное и изможденное лицо. Да, я и впрямь не красавица, ну и что с того? Я вижу, слышу и говорю не хуже других, а мистер де Люк даже назвал меня «чрезвычайно смышленой и предприимчивой юной леди». Генри и вовсе окрестил гением. Для чего еще нужны голова и лицо? Уж точно не для красоты. Голова — это хранилище мозга, ни больше ни меньше.
Платье бесформенно свисало с плеч, мастерски скрывая мою анатомию (как здорово, что я запомнила это слово!), и внизу виднелись только носки башмаков, а вовсе не разбитые и ободранные коленки.
Миссис Сток, стоявшая позади, окинула меня внимательным взглядом. Я видела ее отражение в зеркале. А потом она заговорила — тихо-тихо, почти шепотом, словно боялась, что нас могут услышать, хотя в доме больше никого не было.
— Уверена, твоя матушка обстоятельно поговорит с тобой о превращении в женщину. Да, я обещала больше не говорить о взрослении и свое слово сдержу. Просто хочу напомнить тебе, что ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью, Мэри. Ты ведь знаешь об этом? Видит Бог, уж я в воспитании девочек кое-что понимаю — у меня и самой дочки. Так что не стесняйся!
К чему это она? Судя по доверительному тону и готовности помочь мне советом, речь идет о чем-то невероятно таинственном и секретном. Чем же еще чревато взросление, кроме свадеб и рождения детей? Не припомню, чтобы в последние месяцы матушка о чем-нибудь таком заикалась. Однако меня почему-то встревожил наш разговор, и я принялась теребить пуговицы второго платья.
Миссис Сток забрала у меня наряд и аккуратно сложила его.
— Думаю, и это тебе подойдет. Я могу их ушить, чтобы они сидели на тебе получше, но, чувствую, ты против.
Я кивнула.
— Миссис де ла Беш расспрашивала меня о твоих делах, — сообщила она, наконец сменив тему. — Бедняжка! Сколько всего ей пришлось пережить! Уверена, вы обе скучаете по Генри. Может, ты снова ее навестишь? Она наверняка обрадуется!
— Посмотрим, — ответила я. — У меня куча дел.
Я едва не проговорилась о том, что собралась заняться научными изысканиями. Упоминать о науке в разговоре с тем, кто считал ее занятием небогоугодным, было опасно, и я промолчала.
Когда я вернулась домой, матушка одобрительно кивнула, увидев мой новый наряд, а Джозеф расхохотался и заявил, что в нем я похожа на деревянную ложку, торчащую из мешка, но я нисколько не обиделась — скорее обрадовалась.
А вот отец промолчал. Я рассказала ему о лошади, и он ответил, что тоже ее видел. Этот разговор совсем его не заинтересовал, так что и про джентльмена из Швейцарии я ему сообщать не стала.
Отцу день ото дня становилось все хуже. Это было очевидно. И сколько я ни пыталась отогнать от себя эти мысли, они причиняли страшную боль. Впрочем, от правды уже было не спрятаться. За последние несколько недель кожа у отца вновь стала бледной как бумага, а под глазами залегли иссиня-черные круги. Он жутко похудел. Кости снова стали просвечивать под кожей, как прошлой зимой. Вернулся кашель. Порой эти приступы затягивались на несколько минут. Они протекали очень болезненно и отнимали у отца все силы.
Во время кашля матушка не сводила с отца глаз, и я стала поступать так же. Я понимала, что именно она высматривала.
Кровь.
На тряпице, которую он прижимал ко рту. На подушке и рядом. На грубой льняной сорочке.
Мы все знали, что предвещают такие вот пятна.
Страшную болезнь. Чахотку.
И смерть.
Некоторые, конечно, выздоравливали, но таких счастливчиков было крайне мало. Мне вспомнился день, когда я чуть не наступила на могилу Эми Мартин. За время, прошедшее с тех пор, на тот свет ушли десятки несчастных. Неужели и отца тоже вскоре ждет могила? Зачем же Господь сохранил ему жизнь? Чтобы теперь ее отнять? Ради ребенка, который должен родиться незадолго до Рождества? Ради Джозефа? Ради меня? Бессмыслица какая-то.
И тут отец громко закашлялся, будто прочитал мои мысли. Кашель раздирал ему грудь, он стонал и метался, не видя и не слыша нас. Он извивался, будто угорь, насаженный на нож.
Мои ладони сжались в кулаки, и я стала неистово колотить себя по бокам. На глаза навернулись горячие гневные слезы.
И вдруг приступ закончился — так же внезапно, как и начался. Отец опустился на стул, согнулся пополам, обхватил руками голову. Грудь сотрясали тяжелые прерывистые вздохи. Через пару мгновений он встал.
— Извините. Наверное, пыль в горло попала. Уже все прошло.
Он лгал. И я это видела. Я посмотрела на матушку. Но та лишь покачала головой и продолжила штопать его чулок как ни в чем не бывало.
— Ну что, Мэри! — воодушевленно воскликнул отец, до боли напомнив себя прежнего. — Расскажи-ка еще разок, чем тебя так привлек труп несчастной лошади, а? Уж не вампирчик ли ты часом, моя малышка Молния? Ба! — воскликнул он, заметив на мне другое платье. — Да у тебя новый наряд! Ну подойди же, обними своего старика отца, умница моя!
Он крепко прижал меня к себе, и я вновь уловила знакомый кисловатый запах. Меня терзал страх. И гнев. Он был сильнее всех других чувств. Неужели беда вернулась и нас снова ждут тяготы и невзгоды?
В ту ночь я молилась так горячо, как только умела. Я просила Бога о том, чтобы Он спас отца. Предлагала Ему сделку: пусть отец выживет, а я пострадаю, или пусть умрет быстро и безболезненно. Все что угодно, лишь бы только наша жизнь вновь не перевернулась с ног на голову непонятно зачем.
Утром обнаружилось, что отцовская сорочка залита кровью спереди, а моя — сзади, чуть ниже поясницы, словно я ненароком села на распотрошенную рыбу. Казалось, Господь решил умертвить нас обоих.
15. Матушка прерывает молчание
К полудню в крови было уже все мое нижнее белье. Откуда она шла, я не понимала, но чувствовала страх и стыд, а еще ноющую пронзительную боль где-то внизу живота. Казалось, меня кто-то ел изнутри.
А что если я умру от потери крови? Что если Господь наказывает меня за то, что я назвалась ученым? Что если я заключила договор не с Богом, а с самим дьяволом? Я взяла у матушки пеленку, в которую она обычно кутала младенцев, и попыталась остановить кровь. А потом тайком ушла стирать ночную сорочку и нижнее белье во дворе, но матушка все-таки нашла меня.
