Аид подходит к вратам Тартара. Не обернувшись, торжественно, медленно опускается на колени. Касается ладонями податливой меди.
И мир замирает на вдохе.
***
До Афроареса доходило с трудом. Первым, кажется, был Танат — ещё бы, он же видел процесс в прошлый раз. Следующей была Персефона — ещё бы тут не понять, когда Тартар перестал пить её силы, и она наконец смогла пошевелиться. Потом Геката, прорвав трепещущую в ожидании тишину, зашептала что-то Гере. Наконец тихо хихикнула Макария.
И только после этого в головах у Афроареса зашевелились какие-то подозрения:
— Дядюшка, мы что-то не поняли… — тандем покрутил головами, — ты собираешься прыгать в Тартар или как?..
Аид встал с колен и уже без какой-то торжественности отряхнул штаны от земли:
— Вообще-то я его запечатал, — признался он.
— В смысле?.. — ошарашено переспросил гибрид сразу двумя головами.
— Подошел, встал на колени, — любезно пояснил Владыка, протягивая руки за Персефоной, — и наложил печать. Понимаю, вам всем хотелось посмотреть, как я трогательно бросаюсь в Тартар ради моей царицы, но…
Афроарес вытаращил глаза и изрыгнул ругательства сразу из двух пастей. Аид отступил на полшага назад. Немного жаль, что не удалось забрать из лап Афроареса Персефону — гибрид слишком быстро очухался — но, по крайней мере, им можно было не опасаться Тартара. Для того, чтобы снять печать, потребовалась бы Аидова кровь, а он пока не собирался её проливать. Как только они разберутся с Афроаресом, он позовет Зевса и Посейдона и они снова запечатают Тартар как было, а пока и так сойдет.
— …гнусная подземная сволочь! — закончил вдохновенную тираду гибрид и недоуменно огляделся в поисках Персефоны. Та как раз успела более-менее прийти в себя и отползти в сторону, а там её закрыла призрачными телами Геката.
— Почти в порядке, — тихо сказала Трёхтелая, осматривая царицу.
Аид молча кивнул; Афроарес схватился за головы:
— Ну что, так сложно дать отомстить?! — взвыл гибрид… и тут в его четырех глазах вновь отразилось торжество. Злобное и немного маниакальное.
Аид снова призвал двузубец — но не успел, гибрид прыгнул.
И тут они снова застыли как идиоты. Стояли, смотрели, как это создание скачет на трёх ногах, завороженные этим живописным зрелищем, и — ровно как и тогда, на Олимпе, когда гибрид украл хтоний — не делали ни-че-го.
Даже сжимающий рукоятку двузубца Аид.
Даже нервно сложивший железные крылья Танат.
Даже изумленно моргающая Гера и так и вцепившаяся в Персефону Геката — да стоит ли и говорить о Макарии!
Они застыли всего на пару секунд — но этого хватило, чтобы Афроарес поднял меч Таната. А, нет, всего лишь попробовал — кажется, клинок обжег его холодом, и Афроарес, отбросив его, схватил саблю. Убийца, весь белый, бросился за мечом — едва ли он видел что-то вокруг себя. Едва ли он мог отражать удары.
И Афроарес это заметил.
Сверкающая сабля косо разрезала воздух — гибрид метил в горло; Аид швырнул вилы не глядя, толку всё равно не было, сабля уже опускалась, она жадно искала плоть…
И нашла — но не шею Таната, а охотничий нож царевны. Макария оказалась быстрее и ближе всех, она подставила нож, отклоняя удар… сабля скользнула по клинку, и, сорвавшись, разрубила ключицу царевны.
Макария не кричала — кричала Персефона. Царевна лишь тихо ойкнула, теряя сознание — словно ещё не успела почувствовать боли, а Афроарес уже бросил саблю, схватил хрупкое, обливающееся прозрачным ихором тельце и швырнул его к медным вратам в Тартар.
… они все бросились к Макарии — и Аид, и Персефона, и побелевший, забывший про свой клинок Убийца, — а Афроарес тоже метнулся с ними, но не к царевне, чья кровь снова сняла печать — а к вратам Тартара. Рванул створку на себя…
И время перестало существовать.
Сначала оно непостижимо ускорилось — да так, что секунды скакали десятками — потом вдруг замедлилось.
Аид успел вспомнить, чьи это силы, что это за титан вылез из бездны — высокий, чернобородый и густо покрытый шрамами, словно когда-то его разрубили на куски — да он и не забывал никогда — но не успел, совсем не успел ничего предпринять. Время уже не принадлежало ему.
Да и что они могли сделать против Крона, веками копившего ярость в Тартаре?.. Как воевать с тем, кто способен обернуть твоё время вспять?..
Когда-то они воевали. Тогда — трое Кронидов, нет, трое мальчишек — они кое-как отбили себе право на жизнь. Титаномахия растянулась на столетия, но они победили и сбросили папу в бездну.
Теперь же Аид не питал иллюзий. Втроём они ещё могли бы противостоять Крону, но поодиночке у них не было ни единого шанса.
Правда, сейчас Крон почему-то не нападал. Замедлив время, он зачем-то перевязал ключицу Макарии, толкнул замершего в прыжке Афроареса на землю, надежно связал кусками его же одеяния, и, бормоча «да что это за хренотень-то такая, вот только не говорите, что это тоже мой внук», спустился обратно в Тартар и прикрыл за собой врата.
И время снова ускорилось.
— Минуточку, — пробормотала Гера, хватаясь за голову. — Что это было вообще?!
— Ой, а это что, прадедушка Крон? — слабым голосом полюбопытствовала очнувшаяся Макария, ощупывая повязку. Больше ничего она спросить не успела, потому, как в неё же вцепились Геката с трёх сторон и Персефона с четвертой, запретили ей говорить и послали Таната за Асклепием.
— А ну-ка, — Аид устало потер виски, добрел до Тартара (после случившегося больше всего хотелось лечь и не вставать часов пятнадцать) и постучал в медные ворота. — Отец! Ты… что вообще это было?.. Разве ты не… — он попытался сформулировать, что, по его мнению, должен делать освободившийся от многолетнего заточения Крон, но не смог закончить мысль.
— Не думаю, что ты мне поверишь, — глухо донеслось из-за врат. — Но за тысячу лет я… скажем так, понял, что был неправ. С вами.
Аид прикрыл глаза, пытаясь осознать тот факт, что отец, который сожрал его после рождения, и которого они с Зевсом и Посейдоном убили, расчленили и сбросили в Тартар, хочет… извиниться?!
Почему-то хотелось выпить, причем, для разнообразия, не кумыс.
— А почему за тысячу? — вяло уточнил он.
— Потому, что тысячу лет назад, — неожиданно ответил Крон, — ты, Аид, пришел сюда и швырнул мне головы мойр со словами, что отомстил им за нас. И тогда я впервые… задумался.
Он замолчал.
Они молчали вдвоём — отец и сын, разделенные тонкой медной стеной. Молчали о страшном пророчестве, о мальчике, так похожем на отца, о черных глазах и об алом желудке. Молчали — о мойрах. Об Ананке-судьбе. Молчали об осознании. Боли. О том, что один из них много столетий пытался найти прощение — а второй так и не научился прощать.
