— Так и знал, что не забудешь ту порку. Придешь за расплатой. Ну так я подготовился. Я с тебя живого теперь шкуру сдеру. Скормлю псам твою печень и заставлю на это смотреть. Никакой пощады. Никакого милосердия. Разрежу по кускам.
С боевым кинжалом на безоружного? Даже от отчима я не ожидала такой подлости! Среди слуг ходили сплетни, что Фрёд хорош, нереально хорош в ножевых схватках. "Быстрый и коварный", — так говорила Ингвер. Поэтому сейчас он не теряет уверенность с полукровкой. Продолжает вести себя вызывающе, хотя в честном бою проиграл бы такому исполину в два счета.
Зажмурившись от ужаса, упускаю момент, когда кинжал Фрёда со звоном врезается в каменный пол и отлетает на другой конец комнаты. Когда открываю глаза, его запястье уже крепко зажато в широком кулаке полукровки, а ноги беспомощно дрыгают над полом, не доставая до опоры. Слуга с легкостью удерживает хозяина на весу, как сучок невесомый и рычит:
— У нас. Был. Уговор. Он в силе?
Тело отчима извивается в конвульсивных попытках вырываться из захвата или хотя бы огреть противника по лицу. Ничего не получается. Снова и снова он дергается, как беспомощная марионетка, подвешенная на крючке, но запястье крепко зафиксировано Хродгейром, что лишает всякой возможности освободиться. Наконец до Фрёда доходит тщетность своих попыток и он шипит:
— Договор в силе. Отпусти!
— Поклянись здоровьем дочери.
— Наш договор в силе. Клянусь здоровьем… Ханны.
— Она не дочь тебе. К счастью. Клянись здоровьем Гретты.
— Тварь! Как смеешь ты своими грязными губами произносить ее светлое имя… А-а-а! Отпусти!
— Клянись.
— Просто возьми половину денег и исчезни! Ты сделал половину. Я тебе заплачу ровно половину… Нет, даже больше половины заплачу! Все отдам! Ты станешь богат! Сможешь купить самых искусных шлюх в столице! А хочешь… Хочешь попасть в элитный бордель города, куда доступ открыт лишь аристократам? Говорят, туда захаживал сам принц, когда был помоложе! Я тебя проведу! Отымеешь всех грудастых красоток! Будешь жрать первостатейные отбивные в их трактире! Клянусь, тебе понравится! Испытаешь удовольствие, которое ни один полукровка до тебя…
— Я жду.
— Тва-а-арь! — рычит и ругается, как последний тролль. Изо рта по снежной, гладко выбритой коже стекают вязкие слюни. Из покрасневших глаз так и рвутся обжигающие эмоции: злость, ненависть, отчаяние. — Клянусь! Клянусь здоровьем Гретты. Наш договор в силе.
— Дальше.
— Если я нарушу свое слово, пусть моя дочь умрет! Мерзавец! Ненавижу!
Вслед за последними выкриками, относящимися уже к Хродгейру, тело Фрёда шумно падает на пол. Он не в себе. Уткнувшись лбом в каменный пол, со злостью лупит серые плиты, быстро краснеющие от разбитых в кровь костяшек пальцев.
Полукровка с брезгливостью вытирает освободившиеся пальцы об штаны и обещает:
— И еще одно. Если обидишь Ханну… — мое имя он произносит с бережной осторожностью, точно смакуя на вкус, — ты пожалеешь. Обещаю.
В этих словах звучит угроза. Что-то подсказывает мне, что его обещаниям можно верить и без цветастых клятв. На выходе мужчина подходит к небольшой картине в изящной серебряной рамке, стоящей на секретере. Словно невзначай берет ее в руки и задумчиво рассматривает, сощурившись.
Лицо Хродгейра невозмутимо, как будто из мрамора слеплено. Но даже в его неподвижности есть нечто пугающее. Человека, которого нельзя сломить, нельзя и просчитать. Когда до отчима доходит, что слуга разглядывает изображение дочери, он взвизгивает в отчаянии:
— Не трону я Ханну, не трону! Только и ты оставь мою дочь! Заклинаю тебя, слуга! Оставь мою дочь!
— Теперь все зависит от тебя, — Хродгейр многозначительно поднимает брови и язвительно добавляет уже на пороге, — Разреши откланяться, господин Фрёд. Работа не ждет.
Выбегаю из комнаты сразу за полукровкой.
Теперь ни за что не останусь с монстром отчимом наедине!
Глава 16
В тесном чулане полно всякой утвари, а вот света почти нет. Поэтому основными глазами здесь становятся руки. Ощупываю предмет за предметом — ищу корзину побольше.
В моих планах сегодня же отправиться в лес за травами, чтобы приготовить порошок и мазь, которые израсходовала на полукровку.
Ингвер уже не раз намекала на возврат долга. Но и без ее намеков мне хорошо известно: готовые снадобья она обычно продает, а вырученные деньги посылает старикам родителям. Те живут на бесплодных, пустынных землях, как и большинство троллей.
Дичи там почти не осталось, даже неприхотливые козы выживают с трудом. Большинство перебивается подножным кормом, не брезгают не червями, ни крысами.
К сожалению, денег для оплаты потраченных лекарств у меня нет. Так что свой долг предстоит возвращать натурой.
Вновь зарываюсь в горшки и плетенки под басовитое ворчание Ксимены. Она стоит за спиной и комментирует все, что я делаю. Ее поторапливания слушать порядком надоело, но в сложившейся ситуации присутствие поблизости служанки — это какая-никакая защита.
Прошлым летом мама устроила ее сына в деревенскую школу, и теперь женщина не против присмотреть за мной из чувства благодарности.
Из-за отчима мне страшно оставаться одной. Особенно, здесь в чулане, где темно и безлюдно… Останься я одна, превратилась бы в идеальную мишень для нападения.
Фрёд, конечно, пообещал меня не трогать, но у меня нет иллюзий на его счет. Я ведь невольно стала свидетелем его унижения. Такое он не забудет и не простит. Его месть мне — лишь вопрос времени. Он, как змей терпелив. Способен долго высиживать в засаде, поджидать свою жертву.
Наконец, извлекаю из кучи плетенок нормальную корзину, сделанную из прочных ивовых веток. Осмотрев, не нахожу в ней ни единого изъяна. Как раз то, что надо!
— Я уже употелась тебя ждать, госпожа Ханна… — Ксимена вытирает рукавом лоб. Бедняжка и правда вспотела. — Ингвер так тебя и описывала: упорная и дотошная. Прямо как Нойме. Та тоже, пока котел не отскребала от всех пятнышек, ни за что не успокаивалась! Пусть судьба ее цветет и благоухает во всех последующих жизнях!
Ксимена шумно вздыхает и быстро машет широкой ладонью перед своим лицом. Так по традиции поступает простой люд при упоминании покойника.
Этот жест меня удивляет. Нойме — последняя из пропавших девяти девушек. Я в числе многих надеюсь, что девушки живы. Всего лишь сбежали в город за лучшей жизнью. Но не успеваю поправить собеседницу, как женщина уже перескакивает на другую тему:
— Не знаешь ли, госпожа, с чего это вдруг хозяин приказал себе выковать железную дверь в спальной? Чем старая дубовая не угодила?
На ее вопросы уклончиво пожимаю плечами. Поверь, Ксимена! Ты вряд ли захочешь это узнать!
