— Ты меня даже не поцелуешь?
— Я бы поцеловал… И с большим удовольствием, поверь! — отвергнувший меня мужчина спокойно вспарывает рыбе брюшко и очищает от внутренностей. — Только… Что произойдет, если действие аверики закончится во время поцелуя? Отшатнешься в ужасе? Будешь жалеть о содеянном и всю поездку от меня шарахться?
— Не тревожься, — отметаю его нелепые сомнения. — Действие аверики не скоро не закончится. Я хлебнула такую дозу, что на целые сутки хватит.
Полукровка ругается на незнакомом мне наречии, зато с очень знакомой, выразительной интонацией. Спустив пар, уже спокойнее добавляет:
— Спасибо, что предупредила. Значит, целые сутки ты будешь не в себе. Присаживайся. Завтрак готов.
Он левой рукой протягивает мне сырую рыбу, а правой закидывает себе в рот такую же.
Таращусь на холодную серебристую рыбешку. Убеждаю себя, что вкус в еде не главное. Главное, чтобы мой живот перестал обиженно ныть, громко урчать и требовать пищи. Зажмурившись, сморщившись от отвращения, засовываю в рот "завтрак". Откусываю.
Сырая. Холодная. Костистая. Бррр.
Меня едва не тошнит. Быстро-быстро работаю челюстями и буквально заталкиваю в горло прожеванный кусок. Стараюсь ни о чем не думать. Откусываю следующий. Жую механически. Глотаю. Потом еще и еще. Тьфу. Отвратительно!
Осилив с огромным трудом три рыбы, заключаю, что сыта ими по горло.
Поднимаю взгляд на полукровку. Он ест, как ни в чем не бывало. Немного отстраненное выражение лица, будто погрузился в свои размышления. Но в целом, никакого отвращения в нем не чувствуется. Мол, еда как еда… То есть что получается? Я здесь одна сейчас страдаю?!
Очень некстати опять прорывается сарказм:
— Благодарю за экзотическое угощение. Его изысканный вкус надолго останется на моем языке.
— Не стоит благодарности, — отмахивается Хродгейр. — Рыба — так себе экзотика. Если захочешь чего-нибудь по-настоящему особенного, сегодня на ночь мы замочим тебе червей.
На время благоразумно замолкаю. Пока полукровка продолжает есть, я за ним наблюдаю. Мыслей в голове крутится так много, что одна из них все же пролазит наружу в виде вопроса:
— Тебе хорошо знакомо действие аверики?
— Не понаслышке. А что?
— Могу ли я надеяться, что забуду все произошедшее со мной, пока действовал настой?
— Нет, фэйри, — усмехается полукровка. — К несчастью, вкус сырой рыбы навсегда застрянет в твоей памяти
— Я не о том. Хочу забыть, как единственный мужчина, которому я призналась в любви, меня только что отверг.
Полукровка с досадой качает головой, отложив в сторону надкусанную рыбу.
— Ты так и не поняла. Я не тебя отверг, фэйри, а твое легкомыслие. Я хочу тебя настоящую, а не этот ветреный сурогат! Впрочем, вряд ли ты сейчас в состоянии представить, чего мне стоит сдерживаться…
Он выставляет руки широкими ладонями вверх, будто сдается. Будто объяснять мне что-то бессмысленно.
— Нам пора. Собирайся. Я наполню фляги и мы продолжим путь.
Короткие сборы — и мы снова в седлах.
Опять дорога, скучная и изматывающая. Мышцы, хоть и ноют слегка, но все же готовы верно служить своей хозяйке. А вот мысли меня ни в какую не слушаются. Приказываю им затихнуть, заглохнуть, наконец, но они лишь активнее мечутся в голове.
То я злюсь на полукровку с его «хочу тебя настоящую!», то ругаю себя со своей дурацкой гордостью, присущую мне в ясном сознании. Что-то мы с Хродгейром совершенно не совпадаем.
Как он не понимает?! Пока я готова на все, здесь и сейчас, меня же брать надо горяченькую! Чтобы передумать не успела! Страшно подумать, что я скажу, когда действие аверики закончится! Вдруг опять начну чушь нести про обеты безбрачия!
Хотя свобода — вещь неоспоримо прекрасная, но неужели нельзя оставаться свободной, при этом отдаваясь любви? Вот сейчас, например, я чувствую себя запертой в клетку его неприятия. Где тут свобода?! Для меня свобода — это прижаться к его губам, сейчас таким недоступным, и забыть обо всем остальном!
Может, к бесам любовь? Или лучше к бесам свободу?! Ох! Как все запутано!
Хродгейр едет впереди ровной рысцой, я трушу за ним следом. Наверно, он и не подозревает, какая буря бушует в моей груди. Думает, наверно, об организационных моментах: маршруте, ночлеге, еде… Везет же некоторым!
Когда солнце дотрагивается до горизонта, от отчаянной неясности и сумбура в голове я готова взвыть.
По дороге Хродгейр находит небольшую пещеру с низким входом и впервые за время нашего побега разводит костер.
Уходит на некоторое время внутрь и возвращается со связкой тряпочек. Только когда он эти тряпочки накалывает на заранее заточенную ветвь и укрепляет ее над углями, до меня доходит, что у нас предполагаются летучие мыши на ужин. Ээ… Ладно. Все лучше, чем сырая рыба!
— Осталась ночь пути, — говорит мой спутник, поворачивая шампур с нанизанными тушками. Отблески едва горящих угольков путешествуют по его лицу, рисуя причудливые дорожки. Я, как завороженная взираю на эту красоту. Пальцами цепляюсь за подол — едва удерживаюсь от соблазна пододвинуться поближе и потрогать его кожу — настоящий он или мне снится?
— У тебя хватит сил, чтобы добраться до Даэрониса? Или здесь переночуем?
— Мы можем ехать. Если вдруг меня покинут силы, я хлебну настой.
— Нет. Настой ты хлебать больше не будешь, — света от углей достаточно, чтобы увидеть, как напрягается его лицо, как играют желваки на скулах. Почти сразу он добавляет чуть мягче:
— Больше никакой аверики! Ты сейчас ходячий соблазн. Ты сбиваешь с ног ароматом желания и любви. Вкусная. Одурительно вкусная. Я и так едва держусь, — об его дикий взгляд обжигаюсь. На миг в глубине его зрачков вижу зверя, готового меня сожрать всю без остатка. Опускаю глаза и поспешно обещаю:
— Ладно. Никакой аверики. Я просто не уверена, что вытерплю всю дорогу.
— Тогда переночуем здесь, — заявляет он. — Остается набрать тебе веток и мха. Устроишься на них.
Глава 47
Кажется, я едва успела заснуть, как Хродгейр уже поглаживает меня по виску и тихонько приговаривает:
— Пора вставать, моя фэйри!
Ужасно хочется возразить: нет, самое время ложиться! Причем ему рядом со мной.
Конечно, плед из собачьей шерсти согревал меня в присущем пещерам промозглом воздухе, как и костер, что мой бдительный страж поддерживал всю ночь. Но ни плед, ни костер не сравнятся с горячими, бережными прикосновениями полукровки, которыми он меня будит.
С большим трудом отрываюсь от своего ложа. Присев, прохожусь пальцами по волосам, чтобы стряхнуть мох, запутавшийся в волосах. Между делом осматриваюсь и нигде не нахожу второй кровати из мха и веток. В ужасе ахаю:
