Мот медленно ковылял к фургону, неуклюжий и скованный, усталость серыми морщинами прорезала его лицо. Я села в фургон рядом с ним, а голос все продолжал напевать свою еле слышную песню.
– Может, завтра по пути заедем и купим банку краски?
20. Крысы
Я снова раскрыла «Копсфорд». С чашкой чая в руках я листала страницы, игнорируя слабый запах антисептика. Перечитывая знакомые отрывки, я искала в них настоящего Мюррея. Но его нигде не было: текст почему-то казался пустым, как бывает, когда смотришь на натуралистическую живопись Констебля. Пейзаж во многом точный и совершенный, но ему недостает настоящей жизненной сути, тех темных, трудных, болезненных граней, которые, мы точно знаем, прячутся где-то за залитыми солнцем ветвями и искрящейся водой «Телеги для сена». Я закрыла книгу. Что я могу сказать о ней? Это рассказ о том, как молодой человек проводит год в деревне, но что еще?
///////
На ферме мы занялись отскребанием от стен заплесневелых обоев, и конца-края этому занятию не было видно. Иногда оно казалось нам бессмысленным, ведь в доме все сразу требовало ремонта и тепла, чтобы победить в борьбе сыростью. Причем проблем было так много, что мы не знали, за что хвататься.
– Думаю, надо сломать перегородку и двери из ДСП. Если мы выломаем их и откроем это пространство, оставим только каменные стены, в этой части дома улучшится циркуляция воздуха и станет посуше.
– Ты уверен? Может, мне сначала закончить с обоями?
– Дел так много, что нет разницы, с чего начинать, верно?
Спустя полдня возни с молотками и отвертками мы сложили громадный костер и уселись посреди пыльного помещения с открытой лестницей и старыми балясинами. Было тихо, вся суета прекратилась, но где-то в доме продолжалось едва слышное царапанье.
– Что это?
– Мы же не повредили водопроводную трубу? Это может быть протечка.
– Нет, послушай, звук перемещается. Теперь его слышно из другой комнаты.
Мы пошли по следам звука, теперь уже не царапанья, а топота множества маленьких лапок.
– Как называется группа мышей?
– Стая? Стадо?
– Куча мышей – нет, гнездо.
– Это не гнездо, это целая мышиная деревня. Мы, наверное, их потревожили, когда сносили стены.
Люк на чердак был просто прикрыт сверху куском фанеры. Когда мы сдвинули его с места, нам на головы и на пол посыпался дождь из мышиного помета.
– Нет, даже не деревня. Мышиный город.
Высокий просторный чердак затягивала паутина; по полу были разложены куски розового утеплителя. Два воробья испуганно заметались под крышей и вылетели на улицу через открытые свесы. Утеплитель был густо засыпан мышиным пометом, но с крыши не доносилось ни звука. Мыши услышали нас и затаились, укрывшись в своих розовых волокнистых гнездышках. Мы спустились вниз, вернули фанеру на место и стали вытрясать из волос коричневые катышки.
– Сколько мышей!
– Что с ними делать?
– Не знаю. Для начала убедимся, что они не могут пробраться с чердака в дом. Давай загерметизируем отверстия вокруг водопроводных труб, а потом проверим, чтобы и других входов нигде не осталось.
///////
Я стояла на железнодорожной станции в городке Пар, махала вслед поезду, идущему на восток, и давилась слезами, как ребенок, расстающийся с любимой игрушкой. Диплом Мота не просто помог ему систематизировать десятилетия знаний и опыта, но и добавил к ним новые навыки проектирования, которые внезапно понадобились клиенту за триста километров от нас. Несколько дней мы промучились, решая, ехать ему или нет. Сможет ли он поехать один? Не забудет ли, куда ему нужно? Сможет ли выполнить работу, когда доберется до места? Не отправиться ли мне с ним? Наконец Мот уложил сумку, записал на лист бумаги все пересадки, нужные телефонные номера, адреса и имена и заявил, что, если он не способен справиться с этой поездкой один, ему вообще не стоит никуда ехать. И вот он сел в поезд и исчез из виду.
Я отправилась обратно на ферму. Войдя в дом, я поняла, что впервые оказалась там без Мота, и ощутила в атмосфере странное, пахнущее сыростью одиночество. Комнаты, которые казались такими многообещающими в присутствии Мота, теперь стояли голыми и показывали мне свою истинную сущность. Холодные, сырые, кошмарные коробки, полные плесени. Я хотела уехать, вернуться в знакомую теплоту церкви, захлопнуть за собой дверь и ждать возвращения Мота. Но я была не одна. Они тоже находились здесь: бегали, царапались, суетились на чердаке; дом жил своей жизнью – или, во всяком случае, чердак жил своей жизнью. Я поставила сумку на пол и разыскала щепки, чтобы растопить печку. Мне внизу было куда холоднее, чем мышам на чердаке, они-то уютно устроились в своих норках в розовом утеплителе. Огонь разгорелся, чашка чаю согрела мне руки, а мыши затихли – или отдыхали, или их усыпил дым из прохудившейся трубы. Либо одно, либо другое. Я достала из сумки «Копсфорд» и снова тихонько пролистала страницы, позволив летним дням Уолтера пробиться через воспоминания, с которыми у меня навсегда была связана эта книга. И вот наконец в его первые дни в коттедже, еще до периода увлечения сбором трав, начала проступать истинная личность Уолтера: в борьбе молодого человека с разваливающимся домом раскрывалась более решительная сторона его характера.
Впервые попав в Копсфорд, Мюррей испытал чувство полной изоляции, ощущение, что коттедж отвергает его. Он стоял в доме, пораженный глубоким одиночеством, наполнившим разрушенные стены, не в состоянии отделаться от этого ощущения. Я сунула еще одно полено в печку. Не могу допустить, чтобы такое случилось здесь. Нет, пока Мот в отъезде, я как-нибудь справлюсь со своими сомнениями по поводу переезда и выброшу из дома все, что кажется мне неприветливым. Я отказываюсь быть Уолтером в ледяном плену дома, который будто презирает само мое присутствие. У него-то проблемы были похуже, чем полный чердак милых, пусть и вонючих мышек. Копсфорд кишмя кишел крысами. Они сползали со стен и вылезали из камина, а ночами бегали по кровати Уолтера и освещали комнату тысячей глазок, в которых отражался огонь его фонаря.
Справиться с несколькими мышами будет не так уж и сложно. Когда я была маленькой, у нас на ферме как-то завелись крысы. Днем они были невидимы, но, как только начинало смеркаться, появлялись подобно чуме. Тысячами они устремлялись в амбары, полные пшеницы, овса и ячменя. Пожирали зерно, портили корма для животных, становились такими толстыми и ленивыми, что днем уже не прятались, а просто нагло сидели на балках, глазея на нас. Я следовала за папой по пятам, пока он раскладывал ловушки и крысиный яд, а потом приманивал целую армию кошек, чтобы те жили в амбарах. Но популяция грызунов не уменьшалась. Несмотря на мои протесты, папа решил, что вредители пришли из нор у реки, и потравил на берегу все живое. Потом отец стал охотиться на крыс с духовым ружьем, по ночам, когда они выходили всей оравой. Я всегда была с ним и светила фонариком, чтобы ему проще было целиться, а он стрелял и перезаряжал ружье, и снова перезаряжал его, и снова. Постепенно яды становились все более сильнодействующими, папа раскладывал их все больше, и вот крысиные ряды начали редеть. С грызунами вместе полегло какое-то количество кошек и собака. Так что я наверняка сумею избавиться от семейки мышей.
