– Если мне не понравится то, что я услышу, ты труп.
– Угу, – сказал Блоха… впрочем, не важно.
Я тщательно избегал острого взгляда Пурси Лоскуток, но в итоге меня пронзил словно копье взгляд Услады. Ожидания женщин порой могут свести с ума!
Апто Канавалиан плотнее запахнул плащ, как будто ему вдруг стало холодно, и, встав, подошел ко мне:
– Блик, можно тебя на пару слов?
– Вам незачем опасаться Борза Нервена, сударь. – Я повысил голос. – Не так ли, Борз?
Лицо молодого поэта исказила гримаса.
– Я просто хочу, чтобы все было честно, Блик. Так ему и передай. Честно. Я это заслужил. Мы оба заслужили, ты и я. Скажи ему.
– Борз, он стоит прямо перед тобой.
– Я говорю не с ним.
Апто махнул рукой, явно желая, чтобы мы оба отошли чуть подальше. Я огляделся. Снова появился господин Муст со своим котелком с чаем. Сардик Фью дрожащими руками протянул кружку, но старик сперва подошел к Пурси Лоскуток, которая едва заметно улыбнулась. Лицо проводника на мгновение помрачнело. Услада сплетала петли в шнурок, что напомнило мне обряд зимнего солнцестояния в малоизвестном эрлийском племени, во время которого к деревьям подвешивали амулеты в качестве символического напоминания о тех временах, когда на деревьях вешали нечто покрупнее. Ее братья швыряли камнями в голову Пустеллы, смеясь, когда им удавалось попасть. Бессмертная поклонница, однако, никак не реагировала, занятая выеданием сердца Красавчика. Стек Маринд сидел, уставившись в погасший костер и разглядывая тлеющие в нем, будто адские угли, косточки фаланг пальцев.
Арпо Снисход довел свой пенис до изнеможения и теперь дергал его обвисший конец с безнадежным оптимизмом ненасытной женщины в брачную ночь.
– Похоже, у нас еще есть немного времени, – заметил я. – Говорите, сударь.
– Мне никогда не хотелось быть судьей, – сказал Апто, когда мы прошли около двадцати шагов дальше по дороге. – Мне вообще не следовало здесь быть. Ты хоть представляешь, насколько это тяжело – быть критиком?
– Нет. А что, в самом деле тяжело?
Апто весь дрожал, несмотря на ужасную жару, и мне вдруг показалось, что у него лихорадка.
– Именно это и гложет всех нас. Понимаешь?
– Боюсь, что нет.
Глаза его блеснули.
– Если бы мы могли делать то же, что и вы, – как думаешь, неужели бы мы не стали?
– Ах вот оно что…
– Это примерно как разница между неловким подростком и опытным любовником. Нас хватает на короткие порывы, в то время как вы способны поработить женщину на целую ночь. Правда такова, что мы вас ненавидим. В темных закоулках нашей надломленной души мы кипим презрением и завистью…
– Я бы не воспринимал это так, Апто. Есть множество разновидностей таланта. Острый глаз и проницательный ум сами по себе достаточно редки, чтобы их не ценить. И когда искушенный взгляд падает на наши творения, для нас это награда.
– Только когда вам нравится то, что мы говорим.
– Воистину. Иначе критик просто идиот, и мы с немалым удовольствием это заявляем. С точки зрения человеческих отношений в том нет ничего уникального или даже просто необычного.
– Что ж, ладно. Все это можно сказать и про наш нынешний разговор.
– Прошу прощения?
– Полное отсутствие глубины, философские вопросы затрагиваются с изысканностью боевого молота, повторение очевидного… Замечаешь, как я скептически поднимаю брови, показывая, что совершенно не впечатлен? Так что, по-твоему, я хочу сказать на самом деле, заявляя подобное?
– Ну… полагаю, вы хотите сказать, что вы на самом деле умнее меня…
– Уж точно сообразительнее, несмотря на все твои тупые усилия. Мудрее, хладнокровнее, возвышеннее и определенно намного опытнее, чтобы слушать твою неуклюжую невнятицу не более чем с веселым снисхождением.
– Ну что ж, вы имеете полное право так считать.
– Неужели ты даже укола ненависти не ощущаешь?
– У мудрого творца – а некоторые из нас воистину мудры – есть идеальный ответный выпад против любой атаки, какие бы туманные мотивы за ней ни скрывались.
– В самом деле? И какой же?
– Что ж… прежде чем я отвечу, позвольте мне заверить вас, что это ни в коей мере не относится к вашей персоне, к которой я питаю все большее уважение. Так вот, мы создаем в наших историях некий образ несчастного придурка, а затем всячески над ним измываемся, выказывая ему свое полнейшее и безжалостное презрение.
– Это лишь попытка защитить собственное эго…
– Возможно, но меня вполне устроит, если это будет называться просто злобой.
Апто, будучи критиком, которого, как уже говорилось, я считал дружелюбным и достойным восхищения (шок!), улыбнулся:
– С нетерпением жду сегодняшнего завершения твоих историй, Авас Дидион Блик, и можешь не сомневаться, что я отнесусь к ним со всем тщанием, вынося решение о том, кто станет Величайшим Творцом Столетия.
– Ах да, награды… Апто Канавалиан, вы верите, что искусство играет в реальном мире хоть какую-то роль?
– Воистину непростой вопрос. Прежде всего – чье искусство?
Я лишь пожал плечами:
– Только не спрашивайте меня, умоляю.
Когда мы вернулись к остальным, Апто уже не била дрожь. Походка его была легкой, а волосы аккуратно причесаны. Увидев произошедшую с ним перемену, Борз Нервен оскалился и бросил полный подозрительной злобы взгляд в мою сторону. Господин Муст уже взгромоздился на козлы, выпуская из трубки небольшие клубы дыма. Стек Маринд сидел верхом на своей лошади, положив арбалет на предплечье. Лицо его вновь приобрело резкие черты, свойственные солдату, с налетом дисциплины и суровой решимости. В свете утреннего солнца его мрачная фигура будто излучала ауру зловещей целеустремленности, какая может исходить от обманутой женщины, стоящей на пороге дома своей соперницы.
Тульгорд Виз тоже садился на своего коня, звеня кольчугой и смертоносным оружием. Полный решимости встать на защиту правого дела, Смертный Меч Сестер бросил суровый взгляд на сильно уменьшившуюся компанию путников и удовлетворенно кивнул.
– Это мой конь? – спросил Арпо Снисход, яростно глядя на все еще не оседланную и стреноженную лошадь.
– Боги милостивые, – прорычал Тульгорд. – Оседлай эту тварь, Блик, иначе мы застрянем тут на весь день. А ты, Нервен, порадуй нас песней.
– Никому больше не нужно умирать!
– Это ты так думаешь, – возразил Крошка Певун. – Тебя слушает сам Похититель, поэт, как и должно быть. Над твоей головой занесен меч. Любая усмешка станет для тебя смертным приговором, любой зевок обрекает тебя на гибель. Стоит любому из нас презрительно отвести взгляд, и твоя пустая черепушка покатится, подпрыгивая, по дороге. Ха! Вот так должно выглядеть настоящее выступление! Жизнь висит на волоске!
