– А если бы на моем месте был ты? – проворчал Борз во внезапном порыве смелости (или безумия).
– Я не собираюсь впустую тратить время на поэзию, придурок. Любой может складывать слова в таком порядке, как ему заблагорассудится. Вряд ли это так уж сложно. Только поэтов это интересует, а остальным просто все равно. У нас есть занятия получше.
– Насколько я понимаю, – заметил Апто, – наш король не особо покровительствует искусствам.
– Мошка?
– Он арестовал множество поэтов.
– Блоха?
– А потом сварил их живьем в огромном железном котле.
– Ну и вонь же стояла, – заметил Мошка.
– Много дней подряд, – добавил Блоха.
– Давай, поэт. Пой! – Крошка зловеще ухмыльнулся.
Всхлипнув, Борз вцепился в копну своих жирных волос:
– Тогда… «Блажь Готоса», версия в виде колыбельной.
– Что?
– Я не с тобой говорю! Прошу слушать и не перебивать.
Спи, усни, малыш мой сладкий,
Мертвые восстали из могил,
Мертвые восстали из могил!
Глазки твои сияют так ярко,
Словно свеча на вершине кургана.
Плакать не надо, мой сладкий малыш,
Мертвые могут услышать тебя,
Мертвые могут услышать тебя!
Не пробуй бежать, мой сладкий малыш,
Высосут досуха кости твои!
Мы все равно ведь тебя не хотели…
– Хватит! – рявкнул Тульгорд Виз, разворачивая коня и доставая из ножен меч.
– Ну вот и все! – хихикнул Крошка.
– Заткнись, клятый некромант! Ты… – Тульгорд направил меч на Борза, лицо которого стало бледнее, нежели у Пустеллы (точнее, чем ее лицо выше рта). – Ты просто больной на всю голову – слышишь?
– Творцы обычно не считают это недостатком, – заметил Апто Канавалиан.
Меч дрогнул.
– Хватит, – прохрипел Тульгорд. – Ни слова больше, ясно?
Голова Борза покачивалась, будто кусок дерьма в водовороте.
Оседлав наконец лошадь, я похлопал ее по пыльному крупу и повернулся к Арпо Снисходу:
– Ваш конь ожидает вас, сударь.
– Отлично. Что дальше?
– Ну… можно садиться в седло.
– Прекрасно. Давай так и сделаем.
– Чтобы сесть в седло, нужно подойти сюда, добрый рыцарь.
– Верно.
– Ногу в стремя – нет, другую. Ладно, не важно, и так сойдет. Теперь хватайтесь сзади за седло… вот так. Подтягиваетесь, перекидываете ногу… Да, отлично… Вставляете ногу в другое стремя… есть. Превосходно, сударь.
– А где его голова?
– Сзади вас. Защищает вашу спину, сударь, так, как вы любите.
– Что, правда? Ну да, конечно. Отлично.
– Теперь привяжем поводья к упряжи этого мула – вы не против, господин Муст?
– Нисколько, Блик.
– Хорошо… ну вот и все, сударь.
– Весьма любезно с твоей стороны. Прими же мою благодарность, смертный, ибо прошла тысяча лет с тех пор, когда я кого-то благодарил в последний раз.
– Принимаю, сударь.
– Придется тебе теперь отдуваться весь день, Блик, – сказал Тульгорд.
– Воистину, Смертный Меч.
Должен со всей скромностью заявить, что я не особо склонен к злу. Собственно, будь я настолько злобен, как, возможно, вам кажется, я бы давно уже прикончил критика. В любом случае приходится описывать события так, как они происходили на самом деле, хотя это и может выставить меня в не слишком выгодном свете. Но взгляд творца должен оставаться острым и неумолимым, и каждая подробность должна нести на себе бремя значимости (чего никогда не понять бездарным критикам с их загаженными мозгами – да и нассать на них всех!). Возможно, я выбрал не самый подходящий момент для подобного замечания, но виной тому, вне всякого сомнения, моя врожденная неуклюжесть.
Проскочили мимо этот абзац? Тем лучше для вас. (В любом случае рассчитываю впоследствии на ваши одобрительные отзывы.)
– Как собачка, хо-хо-хо! – заорал Арпо Снисход, когда мы двинулись в путь, а затем раздались специфические звуки, сопровождавшиеся слышимой дрожью и видимым стоном рыцаря Здравия.
Фоном нам служили шарканье поношенных сапог, стук копыт и скрип колес экипажа. Позади остались труп Красавчика Гума и Пустелла, которая теперь вгрызалась ему под подбородок, будто в чудовищном поцелуе.
Следует ли мне перечислить оставшихся? Пожалуй, да. Впереди – Стек Маринд, за ним Тульгорд Виз, дальше Певуны, за коими следовали проводник и Пурси Лоскуток, потом я с Апто слева от меня и Борзом справа, а за нами, естественно, господин Муст и экипаж данток Кальмпозитис, рядом с которым у самого края ехал верхом Апто Снисход.
Все мы были паломниками, день выдался ясный, каркали стервятники, и жужжали в пыли мухи, нещадно палило солнце, и пот грязными потоками стекал по лицам, разъедая как глаза, так и разум. Борз что-то бормотал себе под нос, уставившись куда-то за десять тысяч шагов вперед. Апто тоже шевелил губами, возможно делая мысленные заметки или укладывая в памяти последнюю песню Борза. Услада то и дело без особых причин давала тумака кому-то из братьев, обычно сбоку по голове. Братья с впечатляющей терпимостью сносили выходки сестренки. Пурси шла, погруженная в дурманную дрему, которая вряд ли развеялась бы до полудня, и, учитывая это, я размышлял, какая из двух историй будет в данный момент наиболее уместной. Приняв с некоторым усилием решение, я наконец заговорил:
– Итак, та красавица из племени имассов, теперь уже не девственница, пробудилась глубокой ночью, в ту стражу, что тянется, холодная и унылая, до первых проблесков ложной зари на восточном небосклоне. Вся дрожа, она увидела, что шкуры отброшены, а ее возлюбленного простыл и след. Кутаясь в меха, она вдыхала морозный воздух, и с каждым глубоким вдохом сон уходил все дальше, а вокруг, словно живая, размеренно дышала хижина, и копоть от ее дыхания осаждалась на широко раскрытых глазах женщины. Она чувствовала себя наполненной изнутри, будто кто-то набил ее, словно снятую шкуру, чтобы та лучше растянулась перед выделкой. Ей казалось, будто ее тело не полностью ей принадлежит, готовое уступить очередному касанию мужчины. И она была вполне этим довольна, как свойственно только молодым женщинам, ибо именно в этом возрасте они наиболее щедры и, лишь становясь старше, начинают ревностно охранять личные границы, помня о тщательно нанесенных на карту воспоминаниях о беззаботно вытоптанных дорожках.
