Замешательство белки не имело каких-либо очевидных причин, и Имид предположил, что источник проблем находится где-то внутри ее крошечного мозга. Возможно, зверек переживал некий этический кризис, вынуждавший его прыгать вокруг и яростно верещать.
А все из-за того проклятого слуги, подумал Имид. Подогретое вино, ржаволист, дурханг – настоящий рог изобилия запретных веществ. У Имида аж дыхание перехватывало при виде того, с какой самоуверенностью слуга их потребляет. Он был жесток, как белка. Довел святого достославного труда до помрачения рассудка и, хуже того, до мыслей о насилии.
Имид услышал какой-то шум дальше по улице, в том ее конце, где находился Великий храм Госпожи. Толпа. Далекие крики.
И увидел, как белка вдруг застыла, пригнув голову, а затем убежала.
Шум становился все громче.
Святой слегка наклонился, вглядываясь в даль.
Снова крики, треск бьющейся посуды, грохот чего-то тяжелого. Толпа приближалась, заполняя все пространство между зданиями.
Встревоженный, Имид Факталло поднялся с крыльца.
Горожан было больше сотни, и все с искаженными ужасом и паникой лицами. В их числе были святые достославного труда, достойные, монахини… Что все это значит?
Они пронеслись мимо Имида, цепляясь друг за друга и карабкаясь через тела упавших. Возле крыльца упал орущий младенец, и Имид успел подхватить его за миг до того, как на это место опустился сапог какого-то достойного. Отступив к двери, он в ужасе смотрел на бегущую толпу.
А за ней следовал паладин Чистоты Инветт Отврат. Он размахивал над головой сверкающей сталью меча, будто возглавлял парад. Или же гнал перед собой отару овец.
– Слабаки! – ревел паладин. – Бегите, сборище отбросов! Вы все подлежите осуждению! Я видел ваши лица! Обонял ваше смрадное дыхание! Вы все нечистые! Никто из вас не избежит моего суда!
Заметив стоявшего с замолкшим ребенком на руках Имида, Инветт Отврат нацелил на него меч:
– Ты свидетель!
Имид уставился на рыцаря. Как и младенец. Как и белка с крыши у него над головой.
В другой руке Инветт держал платок, которым до этого утирал с лица засохшую кровь. Глаза его излучали какой-то жуткий блеск.
– Объявитесь, свидетели! Или вас ждет судьба нечистых!
– Мы свидетели! – пискнул Имид; младенец что-то рассудительно булькнул.
Паладин Чистоты торжествующе двинулся дальше, продолжая гнать свое стадо.
Возле Великого храма что-то горело, к небу поднимались темные, почти черные, клубы дыма.
Следом за Инветтом Отвратом появилась женская фигура. К своему удивлению, Имид увидел Элас Силь, украдкой направлявшуюся к нему.
– Эй, Элас Силь!
– Тихо, дурак! Видел его? Он свихнулся! – Женщина помедлила. – Это не твой ребенок!
– Я этого и не говорил.
– Тогда почему ты его держишь? Ты что, не знаешь, насколько это опасно? Дитя может обмочиться, расплакаться или, что хуже всего, начать вырываться!
– Кто-то его уронил.
– На голову? – Она подошла ближе, вглядываясь в младенца. – Это что, синяк?
– Может быть…
– Во имя Госпожи, уж не святой ли это? Имид, ты нашел самого юного святого достославного труда!
– Что? Это всего лишь ребенок…
– Это святой достославного труда!
– Какого еще труда?! Младенцы, да будет тебе известно, не трудятся! Элас Силь, ты совсем ума лишилась!
– Взгляни на его личико, дурак: он сейчас как раз трудится!
Что-то теплое плюхнулось на колени Имиду, а затем ему в нос ударила вонь.
Тем временем толпа осужденных выросла. По аллее Зеленого Языка неслись уже четыреста двадцать шесть человек, вливаясь в переулки и боковые улочки по обе стороны от нее, как будто поток из переполненной сточной канавы.
Погонщик, который вел тридцать быков на продажу, не сумел удержать перепуганных животных, и мгновение спустя они с грохотом врезались в тяжело нагруженные повозки, стоявшие прямо у монумента Ожога – древнего кирпичного сооружения высотой в двадцать этажей, сомнительного происхождения и неизвестного назначения.
Повозки были нагружены бочонками со сгущенной нефтью, которая весь день просачивалась наружу, образуя блестящую пленку на влажном дереве. В это время мимо проходил Арто, знаменитый глотатель огня, былая слава которого в последнее время превратилась в жалкие головешки. Он еще успел обернуться и увидеть, как к нему несутся быки с остекленевшими глазами, а затем удар массивной рогатой головы отбросил Арто назад, и висевший у него на плече горшок с углями полетел в сторону, разбрасывая искры.
Взрыв, который за этим последовал, услышали и ощутили все жители Дива, а рыбаки в заливе, которые как раз выбрасывали из сетей рыб с четырьмя плавниками, успели, подняв голову, увидеть взмывающий в небо огненный шар и по крайней мере трех кувыркающихся над городом быков, прежде чем монумент Ожога исчез из виду и оранжевое пламя осветило поднявшиеся ввысь облака пыли.
Бошелен медленно вытер кровь с ножа куском выцветшей ткани. Бросив взгляд на Инеба Кашля, он посмотрел на запад, где солнце медленно опускалось в свою ночную пещеру, и замер в этой позе, будто героическая фигура на каком-то гобелене.
Демон лежал ничком: костюм марионетки не позволял ему двигаться.
– Ладно, – проворчал Инеб, – режь. Только осторожнее!
– Насчет этого можешь не беспокоиться, демон, – заверил его Бошелен, приседая над ним и протягивая руку с кинжалом. – Но если ты и дальше будешь дергаться…
– Вообще не пошевелюсь, обещаю!
Отрывистое хлопанье крыльев возвестило о возвращении ворона. На Инеба пахнуло едким запахом плесени, а затем рядом с Бошеленом возникла еще одна фигура – рослый мужчина, лысый, с бледной, будто очищенное крутое яйцо, и, похоже, столь же липкой на ощупь кожей. Маленькие глазки с холодным любопытством разглядывали демона.
Инеб попытался оскалить зубы.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он. – Но нет – я не гомункулус и даже не голем. Я настоящий демон.
Незнакомец облизал обрюзгшие губы.
Инеб замолчал, и во рту у него внезапно пересохло.
Кончик кинжала скользнул под камзол демона прямо над его напрягшимся животом и двинулся вверх, разрезая ткань.
Другой рукой Бошелен подал своему товарищу окровавленную тряпку.
– Солнце зашло, Корбал Брош, – произнес он.
Камзол с треском разошелся в стороны, и чародей начал трудиться над рукавами.
Взяв тряпку, Корбал Брош прижал ее к лицу и глубоко вдохнул. Улыбнувшись, он слегка отошел в сторону, затем бросил тряпку под ноги, сделал несколько жестов в воздухе правой рукой, после чего снова повернулся к Бошелену и кивнул.
