Мне хотелось оказаться в своей кровати, забраться под одеяла и сделать вид, будто моя прежняя счастливая жизнь вернулась.
— Она была такой жизнерадостной девочкой, правда? — заговорил кто-то из стоявших рядом. Какая-то женщина — я никак не могла вспомнить, кто она, но знала, что уже когда-то ее встречала — смотрела на самый маленький гроб. Слезы катились по ее покрасневшим щекам.
— Нам будет так ее не хватать. Помню, как-то однажды…
Она все говорила и говорила. А я вдруг словно разучилась дышать. Открыла рот, чтобы попросить ее заткнуться, но слова не шли. Попыталась уйти, но ноги отказывались двигаться, словно их залили цементом.
— А еще однажды в школе она помогла…
В ушах так звенело, что я не разбирала отдельные слова. Неважно. Понятно, о ком она говорит, и, если эта дамочка не уберется от меня подальше, я сорвусь. Я уже летела все глубже и глубже в бездну, захлебываясь безмолвным криком.
— …а остальные девочки ее просто обожали…
Черт! Все ниже и ниже… теряя остатки самообладания…
Я напомнила себе, что все это заслужила. Как часть причитающегося мне худшего. Мои слова, мое упрямство сгубило семью, поэтому они лежат сейчас в этих коробках. Поступи я иначе — хоть в чем-нибудь — и родные остались бы живы. Но я сделала то, что сделала. Вот и стою здесь. А они лежат там.
— …обладала таким редким, исключительным талантом, одухотворенностью, и я…
Бездна снова завертела меня, уничтожая, поглощая, кусочек за кусочком. Пусть эта женщина заткнется. Пусть. Она. Просто. Заткнется. Сердце словно прилипло к ребрам, ритм сбился; если она не замолчит, я умру. Я знала, что умру.
— …часто говорила мне, что хочет быть похожей на тебя, когда вырастет. Она так тебя любила…
«Заткнись, заткнись, заткнись!» Но дама все говорила и говорила мне о моей… сестре…
…об Эмме…
…Эмма… умерла… моя лилия… умерла…
Я пообещала уберечь ее. И не смогла.
Из моего горла вырвался крик, а потом еще один и еще. Я больше не осознавала, что происходит вокруг, зажала уши, чтобы не слышать дикий ужас в своем голосе, и рухнула на колени.
Нет, не просто на колени. Я проваливалась все ниже и ниже, в пропасть, бесконечную пучину отчаяния, крича, крича от всепоглощающего горя, от переполнявшей душу скорби.
Кто-то похлопал меня по спине, но я все не успокаивалась, кричала так громко и долго, что сорвала голос. Потом поперхнулась, закашлялась; по щекам струились слезы — мне казалось, что они собирались вокруг меня и я тону в настоящем озере печали. Тело сотрясали рыдания, глаза опухли. Я не могла дышать, не хотела больше дышать. Смерть стала бы избавлением.
Не знаю, что случилось после. Второй раз в жизни я потеряла сознание. Может, я больше не очнусь…
* * *
Разумеется, очнулась. Все последующие дни я пыталась смириться с мыслью: самое худшее, что могло со мной приключиться, уже случилось. Не помогло. Какая неожиданность. Но в какой-то момент я наконец поняла: все произошедшее вовсе не дурной сон. Теперь это моя новая реальность, и лучше научиться с ней жить, иначе слезы никогда не иссякнут.
Каждую ночь я сидела на подоконнике единственного в комнате окна и смотрела на свой новый двор. Две сотни гектаров деревьев, цветов и холмов — плюс забор, обозначающий границы владений. За оградой виднелся холм, выхваченный из темноты серебристо-золотым лунным светом, но из-за крутизны склона я могла разглядеть лишь толстые стволы высоких деревьев.
Я устала, но не собиралась спать. Каждый раз во сне я видела аварию. Уж лучше вот так сидеть и выглядывать папиных монстров — не знаю, хотела ли я доказать себе, что они существуют или наоборот. Сколько раз я заставала отца за этим занятием…
Папа обычно патрулировал дом с ружьем наперевес, хотя я никогда не слышала выстрелов. Теперь я задумалась — а был ли от оружия толк? Эти монстры просачивались сквозь кожу… как призраки… или демоны, в чем я сильно сомневалась.
«Чушь собачья. Не бывает никаких монстров».
Вот только после трагедии мне несколько раз казалось, что я их видела.
Как раз в эту секунду ветви кустов зашевелились. Я прильнула ближе, так, что расплющила нос о стекло. Ветер, наверное, хотя мне привиделось, будто ветви деревьев потянулись друг к другу. Ветви, не руки. А на них листья, а не ладони.
В темноте, привлекая мое внимание, мелькнуло что-то белое. Я сглотнула. Нет, это же не сутулая женщина бежит меж деревьев, а обычный олень. Наверняка олень, только…
Олени ведь не носят свадебных платьев, правда?
Я врезала кулаком по стеклу, да так, что окно содрогнулось, и женщина (в смысле, олень) ринулась прочь, мгновенно пропав среди деревьев. Несколько долгих минут я ждала, но она (то есть, животное) так больше и не появилась.
К рассвету я чувствовала себя так, будто мне песка в глаза насыпали. Надо остановиться, хватит уже себя мучить. Иначе придется сдаться и признать, что я унаследовала папино безумие.
Ну что за очаровательная ирония!
Но эта мысль не вызвала горького смеха или приступа слез — я даже под одеяло прятаться не стала. Нет, просто принялась планировать следующее ночное дежурство.
Глава 3
Все жутьче и жутьче…
Летние каникулы пролетели как-то уж очень быстро, и наконец настал первый день моего предпоследнего года обучения. Высшая школа Ашера находилась на окраине Бирмингема, всего в десяти минутах езды от дома бабушки с дедушкой. Тигры, вперед! На автобусе десятиминутная поездка растянулась на добрые две трети часа. Но знаете, я радовалась каждому мигу дополнительного времени. Как тогда в больнице я проговорилась Кэт, мои родители окончили Ашер, и все, о чем я могла сейчас думать — не висят ли их фотографии на какой-нибудь доске почета.
Проверять я не собиралась. Если увижу лица мамы с папой, то, скорее всего, расклеюсь прямо там, в коридоре, хотя со дня похорон ничего такого не случалось. Ага, мне нравилось думать, будто теперь я сильнее, лучше себя контролирую, но не стоит испытывать судьбу.
Сев впереди, прямо за водителем, я так всю дорогу и ехала, глядя строго вперед. Ни с кем не разговаривала, первая выскочила из дверей и зашагала так быстро, что сумка при ходьбе билась мне о спину.
Подойдя к школе, я остановилась, широко распахнув глаза и чувствуя, как желудок завязывается узлом. Как. Много. Ребят! Высокие и низкорослые, чернокожие и белые, мальчишки и девчонки, богачи и бедняки, стильные и потрепанные, стройные и не очень, закутанные и практически раздетые — каждый спешил присоединиться к товарищам, от души радуясь встрече. Все наперебой делились новостями, смеялись.
Само здание оказалось огромным и выглядело немного странно, потому что… Ух ты, а «Тигры» всерьез подошли к оформлению школы. Я никогда не видела столько черного и золотого. Черные кирпичи в стенах чередовались с золотистыми, у каждого дерева — а их там росло немало — ствол выкрашен в черный, а листья — в золотой. На цементной дорожке нарисованы черно-золотистые тигровые следы, ведущие прямиком к входным дверям до самых металлодетекторов. Какой-то шутник прицепил на рамки усы, а по обеим сторонам уши, так что издалека детекторы напоминали тигриные морды.
